– А я от крыльца. Как тебя зовут?
– Анисья.
– Щекотки боишься?
Тут баба совсем растерялась; Иван Васильевич, пощекотав ее для вида, выспросил между смехом все, что надо, и на прощанье шлепнул по спине; баба убежала. А он задул свечи и, посмотрев, не бегают ли собаки, выпрыгнул в сад.
Все окна были темны, кроме последнего наверху, завешенного шторой. Напротив росла осина, дерево ненадежное, но Иван Васильевич все-таки рискнул: подпрыгнув, ухватился за ветку и полез наверх, выбирая крепкие сучки; в уровень раскрытого окна пригнулся и в щель не совсем задвинутой занавески увидел угол ковра, на нем туфельку, пару той, что лежала в кармане, и край тяжелого кресла, должно быть у кровати. Вслед за этим услышал он ровный голос. Это сестра сестре читала вслух «Обрыв».
«Вот черт, хоть бы ветер подул, – подумал Иван Васильевич, – или веткой, что ли, отогнуть занавеску…»
– Ах, ну что же из этого, – вдруг перебил чтение тоненький взволнованный голос, – ты сама видишь – писатель вывел самых лучших девушек, и все-таки одна не выдержала…
– Сегодня, право, Анюта, не узнаю тебя, – ответил голос читавшей, – ты взволнована… Неужто тебе нужна вся эта грубость…
– Все-таки любопытно… Ты говоришь, мы должны жить, как чистые ангелы… Какие мы ангелы… вот роман читаем: сама же ты рассказывала – на прошлой неделе всю ночь офицер тебе снился…
– И я тоже страдаю, потому что мы земнородные… Пойми – каждая девушка хранит небесный огонь. А мужчина смертный – его дело похитить огонь, а наше хранить. Вот почему к нам лезут со всех сторон…
– Почему же его и не отдать, если им так уж нужно, – помолчав, негромко возразила Анюта; Иван Васильевич завозился в листве…
– Какая ты ничтожная, как хочется тебе всей этой будничной гадости… Неужто ты не в силах сломить желание; ужасно, у каждой из нас словно жернов привешен… Будь сильной, Анюта; ведь если в лесу с тобой повстречаются волки, ты не захочешь, чтобы съели тебя…
На это Анюта ничего не ответила, вздохнула только и попросила:
– Варя, погадай мне.
Иван Васильевич, сощуря глаз, вытянул шею и увидел: на ковер вступила босая нога и пролетел за нею белый подол юбки…
Варя принесла карты и, раскладывая их, заговорила:
– Ну что гадать – только расстраиваться… Конечно, и для нас придет день, как и для всякой девушки, так уж лучше не думать о нем, не ждать, оттягивать… Из умных станем мы обыкновенными, из прозорливых – слепыми… Узнаем и роды и смерть… Но что это – смотри, как легли карты! Тебе грозит опасность. На сердце красный валет. Ты что-то скрыла, Анюта, будто вблизи нас злая воля. Враг… Туз. Постой, я разложу еще…
Стало вдруг очень тихо. И за окном и в комнате. Шелестели только листья… Вдруг Варя воскликнула с испугом:
– Смотри, опять те же карты! Рукой моей кто-то водит…
– Покажи, покажи…
– Нельзя… Я чувствую, кто-то у нас за окном… Вслед за этим слышно было, как на ковер прыгнули девичьи ноги; занавес, отогнутый пальцами, распахнулся, выпустив свет в густую листву, и через подоконник перегнулась Варя; две косы ее упали наперед, шея вытянулась. Она вскрикнула и взялась за раму: из листвы глядело на нее усатое лицо с блестящими глазами.
4
Если бы Иван Васильевич был на земле или невысоко над ней, он спрыгнул бы и удрал конечно. Но сейчас он вцепился только покрепче в ветви и молчал…
– Кто вы? – спросила Варя…
– Аи! – крикнула изнутри Анюта…
– Я случайно сюда попал, – ответил, наконец, Кремер, – хотел передать туфельку – вы потеряли ее…
– Это – моя, дайте сюда! – воскликнула Анюта и появилась в окне рядом с сестрой. Обе они были в ночных кофточках и белых юбках… У Анюты золотые волосы были окручены вокруг головы, щеку ее и ухо заливал свет лампы, худощавое лицо Вари осталось в тени…
– Дайте туфлю и убирайтесь, – сказала Варя, – иначе я позову на помощь…
– Что ты, все услышат, стыд какой! – перебила Анюта. – А вы не свалитесь? Ведь это вы приехали сегодня на тройке?.. Господи, какой смешной, полез на дерево…
И, хлопнув ладошами, она принялась смеяться… Кремер поглядел вниз: под деревом, ворча, уже сидели собаки…
– Ну, уж я теперь ни за что не слезу, – сказал он, – извините, я подслушал ваш разговор…
– Какая гадость, – воскликнула Варя…-
– Нет, отчего же, я бы на вашем месте пригласил советчика… Вопрос очень сложный…
– Он еще рассуждает» – перебила Анюта, – а вам удобно сидеть?
– Превосходно… Мне кажется, что ваша сестра немного ошибается: я никогда не понимал отшельников; по-моему, они – эгоисты и все; если у вас есть сокровище – отдайте его поскорее нам грешным. Что бы стало, если бы все девушки заперлись в терему…
– Вот, слово в слово весь вечер ей толковала, – сказала Анюта…
– Молчи, молчи, – прикрикнула Варя, но сестра уже села на подоконник, охватив колено, и продолжала: – Как папа умер, Варя принялась ходить в церковь, служить обедни и решила, что мы не должны быть такими, как все… А я – самая обыкновенная, вроде нашей Анисьи.
– Боже мой, что ты говоришь, – опять перебила Варя, прислонясь с другой стороны к окну, – послушайте, сударь, если вы только человек, убирайтесь; это неприлично, это неслыханно, этого не бывает…
– К несчастью, убраться могу только через вашу комнату…
– Давайте руки! – сейчас же воскликнула Анюта; Иван Васильевич почувствовал в своей руке и вокруг кисти горячие ладони, изловчился и с ветки прыгнул на подоконник и в комнату. Анюта смеялась этому, тряся пальцами. Варя же, гневная, с пылающими глазами, раскрыла дверь, повторяя:
– Уходите, уходите, не оглядывайтесь…
Иван Васильевич все-таки оглянулся. Комната была белая, с двумя кроватями и кружевным туалетом; на ковре валялись рассыпанные карты.
– Хотите, я вам погадаю, – сказал он, мигнув от такой наглости.
– Убирайтесь, – топнув ногой, повторила Варя.
– Нет уж, если он действительно так нахально поступил с нами, пусть останется в круглые дураки играть, – ответила Анюта, соскальзывая с окошка.
Варя сейчас же повернулась, взяла соль, понюхала и сказала:
– Все равно я отсюда не уйду… А Кремер спросил:
– Если я проиграю, то что?
– То вы останетесь у нас до тех пор, пока мне не надоест! – воскликнула Анюта, присев над рассыпанными картами.
Когда неслышно подошла по коридору тетушка, взволнованная необычайной возней наверху, и отворила дверь, брови у нее поехали вверх, глаза замигали и задрожал дрожью старушечий подбородок. У стены, заложив руки, стояла Варя, как всегда, но кривила тонкие губы усмешкой. Анюта же, повалясь на кресло, охала и топала ногами, а посредине комнаты на ковре сидел Иван Васильевич в ночном чепце…
– В дураках, в дураках, ни разу не выиграл, – проговорила Анюта, вскочила, поцеловала тетушку и прошептала громко: – Почему вы раньше не говорили, что на свете такие смешные люди живут? Знаете, на что мы с ним играли?.. Если я выиграю…
– Да, я действительно проиграл, – ответил Кремер. Тетка перевела глаза на Варю, которая пожала плечами и отвернулась, как бы утверждая: «Я всегда от нее ожидала этой низости».
– Дураки дураками, а стыд какой, ночью по окошкам лазить, идите спать, сударь, – твердо проговорила тетушка и, выведя в темный коридор гостя, стала строго на него смотреть.
– Удивительная, знаете, эта игра в круглые дураки, – начал Кремер шепотом.
– Нет, уж сама вижу, что дело нешуточное… Спасибо вам, батюшка, ведь к нашим-то дурам только смехом и можно было пробраться, – перебила тетушка, – все ведь девушки своенравные, а наши пуще того… Ну а теперь, слава богу, женитесь, батюшка, на здоровье…
– То есть вы как это, ого… – начал Иван Васильевич; подумал минуту и, взяв тетку под локоть, окончил деловито, – пожалуй, вы правы… Сейчас соображу…
ТРАГИК
А. В. Кандаурсвой и К. В. Кандаурову в знак дружбы.
Заблудился я потому, что ямщик, старый солдат, служил когда-то в Ташкенте и ходил на Аму-Дарью. Всю дорогу, повернув ко мне прикрытое чапаном костлявое равнодушное лицо, пытался он рассказать про давнишнее. Но из всего припомнил только, что на песках растет куст саксаул, такой твердый – ногу напорешь.
Должно быть, ему и самому было обидно, что забыл он про чудесную страну, разъезжая на облучке в февральские вьюги, и на мои вопросы отвечал со вздохом: «Запамятовал, барин, а видел много всего».
Когда же вокруг стемнело и я сказал: «Послушай, мы, кажется, без дороги едем», – ямщик долго молчал, потом ответил: «Темнота; где ее тут разберешь, дорогу». И уже долго спустя, когда появился впереди нас красноватый огонек, ямщик сказал еще:
– Выбились, а я полагал – замерзнем.
Завязив лошадей и перепрокинув сани, мы подъехали, наконец, к балкону с колоннами и двумя полукруглыми окошками наверху, откуда шел заманивший нас свет.