своем университете четыре года. Пришлось начинать все с самого начала.
В магазине Люба договорилась, что сможет работать с четырех часов дня и до закрытия. С этим оказалось меньше всего проблем. Ривка доблестно брала на себя уход за Яночкой и очень огорчалась, когда Люба высказывала сомнения по этому поводу. Но тут вступал в разговор Саша и утверждал, что поможет Ривке вечерами после работы, когда не будет занят в ночном клубе.
– Тебе отдыхать надо, – возражала Люба. – И почему ты должен из-за меня страдать?
– Кто тебе сказал, что игра с твоей дочерью-разумницей называется «страданием»? – смеялся Саша.
Он по-прежнему каждый день приходил к Любе, но их отношения никак не развивались.
Это её радовало, а в глубине души огорчало. Она понимала состояние Саши, у которого отняли «отцовскую и мужскую» заботу. Он не мог без этого и поэтому находил выход в общении с Любой и ее дочерью. Только этим она объясняла его поведение и старалась не мешать ему.
– А что же делать с пособием? – не успокаивалась Люба. – Узнают – с позором отнимут.
– Успокойся. Если отнимут, то только через год. А там, как говорится, то ли ишак умрет, то ли шах. Первый год попользуешься. Постараемся за этот год что-нибудь собрать, чтобы отдать в следующем году.
Люба сделала вид, что не обратила внимания на его слова «постараемся… собрать». Она быстро перешла на другую тему, поинтересовавшись у Саши о его работе:
– Все складывается как нельзя лучше, – ответил он. – Если и дальше так пойдет, то смогу бросить ночной клуб. Испытательный срок закончился, и мне повышают зарплату.
– Я тебя от души поздравляю. Сашка, ты действительно молодец. Я тобой горжусь, – искреннее восхищение вырвалось у Любы вместе с порывом обнять друга.
Но она себя сдержала на полпути и залилась краской нахлынувшего смущения.
– Почему ты сдержала себя? – после неловкой паузы, запутавшейся в тишине, серьезно спросил Саша. – Ты меня боишься?
– Я себя боюсь, – опустив глаза, твердо произнесла Люба.
– Напрасно. Сашка неплохой мальчик, – улыбаясь, произнес он. – Ладно, проехали. Теперь я буду получать на две тысячи больше и это не предел. Так что с твоим пособием мы быстро разберемся.
Саша не замечал, как все больше и больше вторгался в ее личное пространство, так ревностно охраняемое Любой. Но ее это не раздражало, как прежде. Напротив, появилась потребность в его ежедневном участии. Когда Саша был занят на работе и не приходил, у Любы появлялась в ощущениях пустота. Она понимала, что космический корабль ее чувств врезался в млечный путь, состоящий из осколков чужих взаимоотношений. Пробиться сквозь эту чувствительную массу и не пораниться будет очень сложно. Если это вообще возможно. Поэтому она не имеет права потакать своим слабостям.
«Держи дистанцию, – повторяла она себе на каждом шагу. – Так будет лучше для всех. Ты сильная. Выдержишь, если не хочешь получить еще один удар на ринге любви».
Она пыталась укрыть себя одеялом отрешенности от собственных чувств и уложить в обжитое ею ложе матери-одиночки. Но это ложе все чаще напоминало склеп под семью замками. Люба чувствовала на себе тяжесть этих многотонных дверей, замков и цепей, придуманных и возведенных ею же для самозащиты от подлости и коварства других. А «другими» мог оказаться каждый, кто попытается еще раз «потоптаться» в закоулках ее души и сердца.
Она усердно стала готовиться к учебе в университете. Читала научную литературу по будущей специальности, изучала термины.
Чем больше Люба погружалась в книги, тем сильнее ослабевала ниточка надежды на пир мечты. Ей казалось, что она никогда не сможет понять до конца смысл написанного. Это угнетало и огорчало, уродуя надежды поползновениями панического страха и собственной несостоятельности. И все же она продвигалась вперед, даже не замечая этого.
В начале октября Люба вошла в аудиторию Тель-авивского университета. Она верила и не верила своему счастью, закружившему ее среди молодежи, присвоившей себе гордое звание – студент. «Свершилось!», – пульсировало вместе с биением крови в голове одно и то же слово. Она вновь студентка. Студентка Тель-авивского университета. Прошло шесть лет с той замечательной поры ожиданий и надежд. С того времени, когда мечта только примеряла костюм реальности, но неожиданно сменила его на свадебное платье горьких разочарований пылкой и неопытной юности. Шесть лет – огромный срок, увешанный мнимыми ценностями и настоящими радостями. Люба пробежала по узенькой и очень короткой тропинке семейной жизни, оставившей в ее судьбе колдобины и ухабы, разорвавшие жизнь на «до» и «после». «До» – было счастье родительской любви. Были книги, подруги и ясность в путях-дорожках к будущему. «После» – была неприличная страсть, принятая за первую любовь, ссоры, обиды, разочарование и подлость. «Нет, не только это, – перебивала себя Люба. – Было рождение солнечного зайчика по имени Яночка».
Были первые материнские страдания и радости. Ночи, умытые слезами несомкнутых глаз. Первое слово «мама», разлившееся по сознанию и материализовавшееся в Любе настоящей мамой. Первые хмельные шажки, протоптавшие в ее душе дорогу к желанию жить и бороться за свое потерянное счастье. Есть Тель-авивский университет, в котором стремилась учиться долгие годы. Есть жизнь в стране, где хотела жить. Где многое произошло и еще произойдет. И это «многое» пропустят сквозь себя они – Люба, Яночка и другие.
18
Ривка смотрела на нее со стороны и радовалась: «Наконец-то девочка занята настоящим делом». Она ловила себя на мысли, что думает о Любе и Яночке больше, чем о своих детях и внуках.
«Глупости, – обрывала Ривка предательский поток мыслей. – Представилась возможность дать новую жизнь еще одной семье, и я ею воспользовалась. И не более того. Дай, Бог, увидеть плод усилий».
Дети по-прежнему приезжали к ней раз в месяц и были довольны тем, что мать живет не одна. За ней есть, кому присмотреть. Им даже не приходило в голову, что матери нужна не только опека, но и собственная забота о близких ей людях. И неизвестно, в чем больше нуждалась пожилая женщина, оставшись наедине с собственной старостью.
Внуки снисходительно смотрели на отношения бабушки и маленькой «русской» девочки, которая посмела называть их Ривку «бабушкой». Дети не могли понять, откуда возникла эта необъяснимая и неожиданная привязанность матери к чужим людям. Но вмешиваться не хотели. Ривка стала спокойней, уверенней в себе и реже болела. Она меньше напоминала детям о своем одиноком существовании. Это устраивало всех. Люба казалась им серьезной и целеустремленной женщиной. К их приезду всегда в доме было тщательно убрано. Серое убежище пожилого человека превратилось в живой организм, наполненный детским смехом и житейскими проблемами. В доме появились