мог найти себе постоянного места: каждый новый губернатор менял его местоположение, и в результате он заслужил тюркское прозвище Яман Кала (Дурной Город). Дурной «нрав» Оренбурга был в конечном счете преодолен: город утвердился на нынешнем месте, его прежнее местоположение занимает Орск. Куда труднее оказалось преодолеть незрелость российской геополитики в отношении казахов. Как раз в 1734–1736 гг. они активизировали набеги на Оренбург, причем возглавил их сам хан Абулхайр; Орск попал едва ли не в постоянную осаду. Фактически повторилась история столетней давности с набегами ойратов (калмыков) Хо-Урлюка на Астрахань. Для содействия русской армии пришлось привлекать башкир, используя беспокойных подданных против не менее беспокойных соседей. Относительно планомерная деятельность оренбургского губернатора Кириллова после его смерти в 1737 году, по замечанию генерал-лейтенанта М. А. Терентьева, в русле взглядов его преемников пошла как попало. В 1738 году губернатор Татищев оказал малоавторитетному Абулхайру чрезмерные почести, принимая последнего; авторитету самой России тем самым нанесен был ущерб, была продемонстрирована слабость российской власти. Эта самая слабость приграничной российской власти, подчеркивает генерал Терентьев, была не столько физическая, сколько информационная, умственная: вместо силовой стратагемной дипломатии получилась «игра в куклы». Мало того, в роли куклы оказалась российская сторона, просившая на переговорах то, что могла бы и потребовать. Дело дошло до анекдотического курьеза: сочли, что раз при заключении договора с Россией хан Абулхайр «стоял на коленях», то его подчинение очевидно. На деле, естественно, все обстояло наоборот: хан удобно сидел по принятому у казахского и других народов региона обычаю, а о покорности не было и речи. Он «присягал» России в 1732, 1738, 1748 гг. всегда с одним и тем же результатом. В 1739 году он успел установить аналогичные отношения с захватившим Хиву знаменитым персидским завоевателем Надиршахом, чуть позднее – с джунгарским ханом. В этой связи логичны два замечания В. В. Григорьева: «Именно потому и не двигались мы в Средней Азии в течение XVII века, что знакомы были с нею тогда гораздо ближе, чем в последующем столетии…» и
«…глубокими познаниями тогдашнего политического положения стран Средней Азии Петр обладал первым и последним среди наших государственных деятелей XVIII века»[71].
Генерал Терентьев[72] усматривает в дальнейшей политике России три главные ошибки. Во-первых, выбор и поддержка ханов лишь из рода Абулхайра противоречили казахским обычаям в принципе и настроениям народа в частности (Абулхайра ненавидело большинство народа). Во-вторых, при этом казахам хотя и не прямо, но навязывали наследственную ханскую власть по принципу первородства (когда титул переходит к старшему сыну), в то время как у казахов наследником в аналогичных случаях является следующий по старшинству брат. Наконец, в-третьих, стеснение воли народа в вопросах верховной власти создавало России одни неприятности и не прибавляло симпатий. При этом чисто номинальное «данничество» сопредельных правителей Малого жуза влекло за собой одни лишь расходы казны. В отличие от Оренбурга, Омск не вмешивался так и до такой степени во внутренние дела сопредельной с Сибирью Средней Ордой – и неприятностей имел на порядок меньше. Еще одна серьезная ошибка многих приграничных администраторов заключалась в стремлении регулярно посылать в степь летучие отряды, способные отбивать награбленное во время набегов, освобождать пленников или брать заложников для обмена. Меры эти генерал Терентьев характеризует как по сути недопустимые: к уже существующей в степи анархии, грабежам, усобицам, кровной мести прибавлялись обиды невинно пострадавших от карательных рейдов (грабили и вовремя уходили одни, под горячую руку попадали другие). И действительно, старые счеты путались с новыми, все стороны беднели с каждым годом.
В середине XVIII века приуральская степная политика России практически зашла в тупик. Попытки удерживать субсидии, обычно предоставляемые ханам, оказались безрезультатными. Встал вопрос: Россия ли отступит к Волге или казахи отойдут от Урала. В это время (1755) вновь разразился бунт в Башкирии. И тогда губернатор Неплюев предпочел впустить туда калмыков, татар, мещеряков. Когда же башкиры побежали в степи Казахстана, за них взялись казахи. Казалось бы, расчет Неплюева оправдался: два беспокойных народа были взаимно ослаблены. Но на деле усобицы и вооруженные конфликты не только не прекратились, но продолжались еще очень долго и стоили России немалых потерь и затрат. Издержки России были сокращены лишь частично. Однако и при Елизавете Петровне, и при Екатерине II к подобным мерам прибегали, не находя лучших. Критика этих мер с позиций абстрактного гуманизма была несерьезна: по определению М. А. Терентьева, эти «не русские патриоты забыли и время, и пространство»[73], в которых указанные события происходили. Критиковать же, напоминает генерал Терентьев, нужно было совсем другое: «мероприятия правительства, лишенные устойчивости».
Эти «мероприятия», с одной стороны, подразумевали мало чем ограниченные уступки губернатора Неплюева сопредельным казахам. В частности, по первому их требованию шли на замену одних аманатов (знатных заложников) другими (в конце концов согласились на трехлетнего ребенка). С другой стороны, к менее досягаемой и территориально отдаленной от границ России Хиве было применено забавное решение: хивинский хан Каип, «по рассуждению Коллегии иностранных дел, в презрении [должен быть] оставлен». Мера эффективности столь оригинального решения не была ясна ни современникам, ни позднейшим исследователям.
Неустойчивость и непоследовательность степной политики России в середине XVIII века привела к тому, что решили было оцепить Орду укрепленными линиями по рекам Волге, Уралу, Самаре, Тереку. Однако Семилетняя война помешала этой попытке скопировать Великую Китайскую стену (которая, как известно, надежной защиты от набегов кочевников не гарантировала практически никогда). При Екатерине II были исправлены лишь некоторые ошибки предшествующей практики: отказались от попыток ускоренного перевода казахов к оседлой жизни (решение исторически обоснованное) и военных мер воздействия на агрессивные группы кочевников (решение, в принципе, неоправданное). Попытались было тогда же открыть в степи школы и учредить третейский суд, но то и другое не прижилось, и казахами было проигнорировано. Непоследовательность касающейся их российской политики вызывала в казахах откровенное недоверие. Оно еще больше возросло, когда в 1780-е гг. сначала предоставили казахам внутреннее самоуправление в соответствии с их традициями, а затем вновь решили признать над ними власть хана. Потеря доверия определила неизбежное фиаско всех административных начинаний. К восстановлению традиционного внутреннего самоуправления казахов вернулись уже… в 1871 году. В XVIII же веке преобладали в лучшем случае мероприятия «бесспорно прекрасные, но либо дурно осуществленные, либо вовсе невыполнимые». В худшем случае поддержка (в 1791 г.) хана Ирали вместо умершего Нурали спровоцировала в степи ожесточенную усобицу, а также сопутствующие анархии нападения на новую пограничную линию России. Еще худшую ситуацию вызвало возведение на полузаконный ханский