Читать интересную книгу У стен Москвы - Георгий Зангезуров

— Что, Григорьевна, не узнаешь?

— Да, никак, Иван Антоныч?

— Он самый.

— А чего это ты в форму вырядился? Неужто опять военным заделался?

Мария Григорьевна давно знала Воронова. Он жил почти рядом, часто бывал у них, с Данилычем ходил на завод, ездил на рыбалку с Сашей, когда тот приезжал в отпуск, разговаривал с ним о политике, о том, что нового в армии и за рубежом.

— Ничего не поделаешь, Мария Григорьевна, приходится… Небось каждый день слушаешь радио, знаешь, что творится на фронте…

— А-а… — женщина горестно махнула рукой, потом концом платка вытерла набежавшую слезу. — Лучше б уж не слушать нам это радио. Иной раз такое передают, что аж кровь застывает в жилах. То один город сдадут немцам, то другой… А то немец Москву бомбит… Разве же это порядок?

— Непорядок, Мария Григорьевна, большой непорядок… — ответил Воронов и направился к двери. — Степан Данилович в цехе?

— Та-ам. Третьи сутки из него не вылезает. Совсем рехнулся старый…

Выйдя из проходной, Воронов быстро зашагал по темному двору. Впереди виднелись силуэты огромных заводских корпусов. Мощно постукивал пневматический молот в кузнечном. Со стороны моторного цеха, натужно пыхтя, показался маневровый паровоз. Он тащил за собой целую вереницу открытых железнодорожных платформ, до отказа загруженных станками, электромоторами, разобранными кранами. У железнодорожной ветки Иван Антонович вынужден был задержаться и пропустить состав.

«Экая махина! — глядя на тихо ползущие товарные вагоны, думал он. — Месяц эшелоны уходят с территории завода, а все еще не закончили вывоз оборудования».

На одной из платформ Воронов увидел седого, сутуловатого человека. Тот тоже заметил Ивана Антоновича и соскочил с подножки.

— Ты что же это глаз не кажешь? — подходя к Воронову, спросил он и подал руку. — Нехорошо забывать родной цех. У народа вопросов всяких накопилось, а тебя днем с огнем, ночью с фонарем не разыщешь.

— Опять прорабатываешь, дядя Гордей?

— Ас вашим братом иначе нельзя. Пока в учениках ходил — слушался, а теперь…

Дядя Гордей был первым учителем, первым мастером Ивана Антоновича. Это он много лет назад ввел в свой цех застенчивого худощавого подростка — Ваню Воронова и начал учить ремеслу.

— Не сердись, дядя Гордей. Вчера целый день меня не было на заводе, потому и к вам не показывался. Как там у вас? Все уже вывезли?

— Где там! — махнул рукой мастер. — Дай бог к утру управиться… А что с фронта слышно, Иван Антонович?

— Вести пока малоутешительные. Ты куда сейчас?

— К главному инженеру.

— Потом приходи в механо-сборочный. Расскажу поподробнее.

— Добро. Мы всем цехом придем. Все равно, пока новые вагоны не подадут, делать нечего…

Воронов вошел в огромный механосборочный цех. Здесь в два ряда, справа и слева от железнодорожной линии, которая тянулась во всю двухсотдвадцатиметровую длину помещения, стояли поврежденные в бою танки, ждущие ремонта.

Откуда-то вылетела черноглазая девушка лет семнадцати и загородила ему дорогу. Она затараторила так быстро, что Воронов еле успевал улавливать смысл ее слов.

— Что случилось, Катюша? Да успокойся ты!

— Понимаете… Они совсем не слушают меня. Я им говорила, чтобы скорее шли в бомбоубежище, а они не слушают. А Колька Сычев… так тот даже мухой обозвал меня. «Отвяжись, — говорит, — муха, надоела!» А какая же я муха, если у меня противогаз и я дежурная? — И тут же, без всякого перехода, всплеснув руками, спросила: — Ой, а чего же это вы переоделись?..

Воронов не ответил: где-то неподалеку разорвалась бомба. Сильнее заработали зенитки. Катюша с тревогой поглядывала на застекленную крышу цеха и все ближе жалась к Воронову. Ей было страшно. Хотелось бежать в убежище, забиться в какой-нибудь угол, переждать. Но как же она убежит отсюда?! Ведь дежурная должна пример показывать. Вот если бы все пошли — и Воронов, и этот противный Колька, — тогда другое дело.

— Иван Антонович, ну скажите же им!..

— Боюсь, не послушают они меня, Катюша.

— Нет, вас они послушают. Я знаю.

Зенитки били уже где-то далеко. Потом и они смолкли. Объявили отбой воздушной тревоги.

— Вот видишь, все и кончилось, — сказал Иван Антонович.

Катюша отошла от Воронова. Проходя мимо молодого парня в серой ушанке, который работал вместе с Пастуховым, она бросила:

— У-у-у, злюка! Сыч несчастный!

Николай Сычев, который слышал, как она жаловалась Воронову, неприязненно посмотрел в ее сторону:

— Ябеда!..

Иван Антонович шел между рядами танков и с грустью смотрел на зияющие пробоины в бортовой броне, на разбитые гусеницы. «Неужели же так будет и завтра, и послезавтра?.. Неужели мы слабее немцев? — подумал он и сам же резко возразил себе: — Нет! Это неверно. Это не так… Мало у нас танков, вот в чем беда. Но их будет у нас больше, обязательно будет. Урал даст, и мы поможем. Будем работать еще лучше, чем работали до этого».

Но лучше работать, казалось, было невозможно. Возле каждого верстака, каждого танка хлопотали люди. Здесь были и рабочие в синих замасленных спецовках, и красноармейцы в ребристых танковых шлемах и темных комбинезонах.

Они почти не разговаривали между собой. Каждый молча делал свое дело. В одном месте молнией вспыхивали огни электросварки, в другом клепали что-то, в третьем натягивали на катки стальную многопудовую гусеницу, в четвертом снимали двигатель…

Воронов знал, что большинство из этих людей, несмотря на холод, усталость и недоедание, по нескольку суток не отходили от станков. Когда одолевал их сон, они ложились на верстаке или где-нибудь в углу и два-три часа отдыхали…

— Ну погоди же!.. — косо поглядывая вслед удаляющейся Катюше, сказал Сычев.

— Молчи. Работай… — Пастухов быстро отсоединял коробку передач от бортовых фрикционов.

— Я и так работаю, Степан Данилович, но… разве тут утерпишь? Не успел Иван Антонович войти в цех, а она уже тут как тут. Все выложила.

— Поддержи здесь.

— Есть поддержать! — по-военному ответил Николай и стал делать, что приказал мастер.

— Таль.

— Есть таль!

Коля потянулся рукой к крюку лебедки, подвел его ближе, зацепил за трос, подведенный Пастуховым под коробку передач, помог поднять деталь и перенести на верстак, стоящий вдоль стены.

— Разбирай.

Сычев приступил к работе. Степан Данилович подошел к соседней машине, где старик Потапов возился с танковым двигателем, а два бойца в темных ребристых шлемах трудились возле правой гусеницы. Старик так усердно работал, что с его морщинистого лба, несмотря на холод, катился пот. Непомерно большим торцовым ключом, натужно кряхтя, он завинчивал гайки на крышке блока цилиндров.

— Ну как, Сидор Петрович? Справитесь с танком до утра?

— До утра не знаю, а к вечеру, пожалуй, — тяжело разгибая спину, ответил Потапов.

— Да ты что, Петрович? Сейчас каждый танк на счету, а ты… Давай вместе. — Пастухов взял торцовый ключ и ловко стал закручивать гайки.

— А ну, отойди, — сказал Потапов, оттесняя Пастухова от мотора.

— Ты что? — удивился Степан Данилович.

— Ничего. И вообще, что ты ко мне пристал?

— Фронту танки нужны, понимаешь? — уже начал сердиться Данилыч.

— Понимаю. Не агитируй. Нужны, — значит, сделаем, — сказал Потапов и с остервенением начал завинчивать гайку за гайкой. — А ты… Тебе вообще сейчас полагается не ругаться тут со мной, а спать. Третьи сутки глаз не смыкал.

— Ладно, слыхали…

Воронов подошел к Пастухову и Потапову, поздоровался с ними, спросил:

— Давно не курили?

— Какое уж тут курение! И так неуправка, — ответил Пастухов и, посмотрев на хмурое лицо Воронова, на его военное обмундирование, положил ключ, вытирая паклей руки, спросил: — Никак, с худыми вестями пришел, Антоныч?

— Давайте сделаем перерыв на пяток минут. Я расскажу.

По указанию Пастухова все прекратили работу, собрались в центре цеха.

Воронов поднялся на танк, чтобы его могли все видеть. Он стоял на башне, рослый, суровый, с обнаженной седой головой, и не спеша протирал очки, ждал, когда установится тишина.

Ивану Антоновичу было не больше сорока лет, а выглядел он гораздо старше. Воронов очень рано остался без отца. С пятнадцати лет трудился на этом заводе. Работал и учился по вечерам. Окончил среднюю школу. Одно время был секретарем подмосковного, Березовского, райкома комсомола. Потом после окончания института снова вернулся на завод, но уже инженером. В тридцать девятом из молодых рабочих сформировал лыжный батальон и ушел с ним на фронт. С финской кампании весной сорокового года возвратился совершенно седым.

Все делал он не спеша, по-хозяйски, основательно. Никогда не произносил длинных речей, да и сам не любил их слушать. Он считал, что, если тебя люди уважают и если ты призываешь их на дело, нужное для народа, они и без того пойдут за тобой и сделают все, что требуется…