что касалось войны, запоминал почти наизусть и вечером, когда старики собирались у мечети, поражал их осведомленностью в военных делах и твердой уверенностью в том, что война скоро кончится.
Впрочем, в эту весну многие начали поговаривать о близком конце войны. Мне тоже хотелось верить в скорую победу, но что-то мешало этому. Может быть, то, что для нас война вроде бы только началась, и хотя в деревне почти не осталось парней, она лишь недавно дала себя знать по-настоящему.
Чаще стали ссориться женщины; они ругались, разнимая сцепившихся в драке мальчишек, бушевали в лавочке, когда туда привозили сахар, сражались из-за поливной воды, в кровь разбивая друг другу головы. Ребятишки не уступали взрослым; мальчишеские драки становились все более ожесточенными: сильные избивали тех, кто послабее. Даже собаки стали небывало свирепыми — от них просто не было проходу. Стали поговаривать о воровстве — такие разговоры я слышал впервые… Начался голод. Начался он постепенно, и я не сразу понял, что это и есть голод. Если в деревне кто-нибудь помирал, люди радовались, надеясь поесть на поминках, но поминки устраивались все реже и реже… Умерла Халида. С голоду или от какой болезни, она вдруг пожелтела, высохла и стала такая страшная, что я уже стыдился своих слов, сказанных на ореховом дереве. Халида умерла в одну из теплых весенних ночей, ее опустили в могилу, могила была очень маленькая…
Дома резко разделились на две категории: те, в которых пекли хлеб, и те, в которых хлеба не было. Те, у кого был хлеб, прятали его, нашлись и такие, что прятали дым, ухитряясь дымить поменьше. И все-таки изменились не все, немало оказалось таких, чьи души не смогла покалечить война. Старый большевик дедушка Аслан оставался все тем же дедушкой Асланом: как раньше, не боясь расправы, лазили в его сад за жасмином, так теперь шли к нему за куском хлеба. Старик ходил по деревне, говорил, что война скоро кончится, мирил ссорящихся ребятишек, а иногда, собрав их на улице, вел к себе — кормить. Если покормить ребятишек было совсем уж нечем, старик принимался рассказывать им о прошлой войне, о голодных годах и, конечно, о Ленине, причем у него получалось, что Ленин всю свою жизнь голодал…
Черный, весь в копоти потолок, темные стены, лам^ почка с закопченным стеклом… Даже от аккуратно сложенной постели, казалось, пахнет копотью… Маленький домишко деда Аслана не вмещал его шумных гостей, они забирались на кровать, а хозяин располагался на земляном полу.
— Значит, так, — говорил он, поджимая под себя ноги, — вызывает меня один раз Ленин…
В этом месте кто-нибудь из ребятишек обязательно фыркал, не сдержавшись, но дедушка Аслан невозмутимо продолжал свой рассказ, только поворачивался к насмешнику спиной. Рассказывая о Ленине, старик чаще всего смотрел на нас с Азером, наверное, потому, что мы никогда над ним не смеялись.
Как-то раз, проводив ребят, дедушка Аслан подозвал меня и наклонился к моему уху:
— Скажи тете, чтоб не водила к себе ту женщину.
На этом наша дружба кончилась. Больше я не ходил к дедушке Аслану.
Надо сказать, что дедушка Аслан был не единственный, с кем мне пришлось поссориться из-за Мерджан. Сколько раз я плакал, доказывая, что тетя Мерджан хорошая, что она не шлюха, — никто не хотел мне верить. Больше всего мучили меня мальчишки. Они бросали в Мерджан камнями и, забегая вперед, кричали ей прямо в лицо: «Шлюха! Шлюха!» Мерджан делала вид, что не замечает ни выкриков, ни летящих в нее камней, но, хотя она шла не оглядываясь, даже не поворачивая головы, по бессильно опущенным рукам, по быстро семенящим шагам видно было, чего ей это стоит. Если появлялся кто-нибудь из мужчин и ребятишки замолкали, не осмеливаясь сквернословить, Мерджан сразу оборачивалась и робко улыбалась мальчишкам. Мне даже казалось иногда, что она нарочно старается подойти поближе к ребятам — пусть убедятся, что никакая она не шлюха и незачем швырять в нее камни.
Мерджан травили, складывали про нее непристойные стихи, позднее в них стала упоминаться и тетя Медина. Хорошо, что тетя Набат часто ходила за водой: при ней мальчишки боялись приставать к Мерджан — старуха не больно-то церемонилась, хватала камень побольше и гнала ребят до самой речки.
— Погодите, сукины дети! — грозилась старуха. — Бог даст, вернется Якуб, он вам покажет, как старуху шлюхой обзывать!
Сначала я думал, что тетя Набат и вправду относит на свой счет непристойности, которые кричат мальчишки, но скоро убедился, что старушка хитрит, как будто Мерджан маленькая и ее можно обмануть…
Я все еще не вполне разобрался в значении слова «шлюха», но твердо знал, что раз это слово плохое, оно не имеет к Мерджан никакого отношения. Видимо, тетя Набат была такого же мнения, потому что чаще всего она приходила к нам в те вечера, когда Мерджан оставалась Ночевать.
Летом тетя Мердноан редко ночевала у нас, но в начале каждого месяца обязательно приносила всю муку, которую ей выдавали на фабрике.
Когда Мерджан не было и мы ложились спать одни, тетя, чтоб скоротать вечер, рассказывала мне сказки. Некоторые она сочиняла сама, я легко отличал их, потому что в этих сказках обязательно были школа, учителя, мой отец, Мукуш, сады, похожие на садик возле нашего дома, душистые белые розы, девушки в белых платьях и отец Азера, веселый, улыбающийся, в белой отутюженной сорочке…
В то лето женщины особенно ожесточенно сражались из-за поливной воды, одна только тетя Медина ни разу не поинтересовалась своей очередью. Весь урожай фруктов и траву в нашем саду она заранее раздала соседям, чтобы только поливали деревья. На Мукушев двор она ни разу не пустила воду, и во дворе, где прежде стоял влажный запах прели, все посохло: саженцы засохли, даже не раскрыв почки, не зацвела трава, клевер поднялся всего на ладонь — тетя Медина словно и не замечала этого. Когда обвалился подвал, тетя вытащила рухнувшие стропила, сожгла их в печке, будто это были обыкновенные дрова, и, веселая, довольная, ушла на фабрику…
5
На трудодни в колхозе никто ничего не получил — ругали бухгалтера, кладовщика, сторожа. Кто похитрее, днем и ночью тащил колхозное добро, благо у нас не было теперь всевидящего бинокля дяди Муртуза, председатель давно уже ушел на фронт; от него и письма не приходили…
Солдатских писем вообще становилось все меньше и меньше, словно и на них начался голод. Тетя Набат, только об этом и говорила, она даже во сне видела