Читать интересную книгу Кастрация - Станислав Шуляк

- Я слышал, - говорю еще, - самые высочайшие оценки вашей деятельности от всех людей, с кем мне довелось говорить, и знакомых с вами не только понаслышке, подобно мне. - Крупица. Искра насмешливого ожидания. Зеркало предмет удивительный и страшный; оно нам заменяет чужие глаза. Ни тени самодовольства я не увидел на его лице, хотя мне, может быть, доставило бы удовольствие увидеть таковое. Потому что оно, наверное, сблизило бы его с миллионами смертных, в жизни которых такое место занимает их вполне простительное тщеславие. Он даже, кажется, сразу разгадал мой мгновенный маневр, коротко, но очень внимательно заглянувши мне прямо в глаза. Шероховатость.

- Нам теперь следует позаботиться о твоей душе!.. - говорит он. - Не трать силы на ловушки для других.

- Нет, почему же, - с хриплым смешком говорю я. - Я уверен, что вполне справлюсь с ролью ученого каплуна, если мне, конечно, все еще продолжают доверять. Это всего только временная слабость, я сожалею, что поддался ей...

- Немного не то, - терпеливо возражает Робинсон. - Все несколько сложнее, но, думаю, мы легко друг друга поймем. Старайся только на лету схватывать. Есть четыре стихии: радость и горе, гордость и страх. Для иудеев в древности все было просто и перед смертью, ибо и в страхе, и в исступлении, и в отчаянии имели они готовые слова, обращаемые ими к Богу, у них были готовые послания, им был известен адресат. Тебе придется искать неуловимое и разлитое и на самом зыбком фундаменте возводить свое безверие. Мы многое растеряли по дороге. Адамовы дети явились к Господу своему с повинной за пращуров, а Тот их и слушать не захотел. Мне, пожалуй, еще придется раз или два мифологию потревожить, а потом уж и оставим в покое ее. Мы опыты ставим, пробуем... У нас еще, может, и не выйдет ничего. Тогда будет одно оправдание, что мы хоть делали что-то. Пока обожравшийся человек бесчинствует, погрязши в благоденствии... нам все же нужно подумать и об угасании. Речь идет о новой генетике, о новой ветви. Почти даже - о новом виде. Быть готовым к катаморфозу, заслать своих квартирьеров... И ты один из них, один из немногих... При всяком попятном движении особенно важна совокупность усилий упадка. Все жизненные устремления и достижения - это состязания перед прахом. Может быть, еще какое-либо спасение есть и в новом интиме, но уж это проверять иным... Отчего, по-твоему, у мира теперь все чаще несварения совести? - спрашивает еще.

- Оттого, что его в младенчестве, - машинально отзываюсь, недостаточно подносили к груди. - Послушник вертепа рассудительности. Цепи. Хрипота.

- Неплохо, неплохо, - с прохладной одобрительностью кивает головой инженер. - Хотя не напрягайся слишком. Гениальность предполагает определенный автоматизм откровений. - И смотрит любуясь. От этого что-то съеживается внутри. Тошнота незабываемого. Защита. Спинной мозг. Тоска по работе вечной, неблагодарной и беспредельной. Отступничество. Слушающий. Какого же все-таки красавца избрали мы, - говорит, - чтобы принести его в жертву нашему чудовищному Минотавру. Мы ли жестоки, или безжалостно то, что нас окружает? Иеремия плакал, молился, отчаивался, и Господь сохранил его. Нарек его именем иным и отправил странствовать между людей. Памяти лишил, недужной его памяти, и наделил только обрывками расхожих представлений, делающих того самым незаметным и бесполезным в глазах сограждан и современников. И лишен был всего!.. Выберешь ли его судьбу или отвергнешь?.. Не отвечай!.. Поехали!.. - обрывает себя вдруг. - Холодно. Ты весь дрожишь. Все в порядке, малыш. Ты ведешь себя нормально. Ни о чем не беспокойся.

За плечи меня обнимает, и назад шагаем с ним по мосту. В плену какого-то волчьего послушания. Все расходятся по машинам, одну из них проходим, другую, третью; все это ради меня, столько людей на ногах, и столько частей механизма, приведенных в движение. В машине, у обочины стоящей, на сидении заднем человек укрывается и, когда мы мимо проходим, дальше еще отодвигается в тень. Я не смотрю в его сторону, но мне кажется, что я его узнал. И Робинсон с придирчивой доброжелательностью наблюдает за мной. Искусством считаю не более, чем сумму излишеств. Возможно.

- А отчего ж ты не прыгнул с моста в воду? - неожиданно шепчет, впуская меня в свой автомобиль.

- Оттого, что я знал, - тотчас отвечаю я, оборачиваясь к инженеру, что вы и об этом моем движении догадались.

- Вас мало, вас очень мало, - суховато говорит инженер, усаживаясь рядом. - Многие не выдерживают. Ищут потом сумасшествия или ищут смерти. Такое время, что рождение нового человека, самого незаурядного, самого значительного, ничего не прибавляет все уже изведавшему миру. Нам нет необходимости посылать в их сновидения темные эскадрильи кошмаров, запугивать их прерыванием благостей, мешать им любить неподвижность. Мы тоже их часть. Я не призываю тебя с головою зарыться в газеты, ибо в их фальшивом и плоском месиве полуобезьянья и полускотская наша природа не слишком и очевидна. Холодный промысел рассудительности и то приносит больше. Творения величайших гениев - это тоже только элементы потребления, вполне допустимые, вполне расхожие... Биологическим видам следует отмирать с достоинством. И вы - один из наших немногих шансов на достоинство. Согласись, не столь уж нелепый замысел. Хотя абсурд всегда шагает впереди прогресса, указывая цивилизациям дорогу.

Молчаливый и невзрачный, похожий на футболиста, молодой человек на водительском месте заводит мотор. Наша сверкающая огнями и шумно сигналящая кавалькада разворачивается и бесцеремонно вклинивается во встречное движение. Мое возвращение выглядит более чинно, нежели мой побег. Движемся неторопливо, но как-то весьма слитно и слаженно, будто скрипичные смычки в оркестре во время исполнения кантилены. Ночь муторна и нелепа; и словно бы надсадно важничает. Фальшивый баритон ветра за автомобильным стеклом подобен завываниям пса. Небо цвета спелой сливы в редких просветах жидко усеяно чахоточными звездами, прочие же подробности надежно укрыты в тучах. Слушаю инженера, властное одушевление которого постепенно все более завораживает меня. Резина шелестит и от влаги как будто пришлепывает. Будто губы.

- Я узнал о тебе задолго до того, как познакомился с твоей конкурсной работой, - неторопливо и повествовательно продолжает Робинсон, и голос его будто ощупывает меня. лоб. Губы. Лицо и плечи. Давление взора. Корни лихорадок. Бог - изобретатель всеобщей истины. Вдохновитель. Ubique. - С твоим конкурсным сочинением. Хотя и в нем неуклонность, строгость и даже неотвратимость умозаключений, именно тех, что выходят у тебя, порою почти ошеломляют. Сколь легко ты находишь свое сокровенное в многомерном корпусе скептических явлений. Твое участие в конкурсе не было совсем уж неожиданным для нас, чего-то именно в таком духе, конечно, и следовало ожидать. Когда-то твой отец весьма благоволил ко мне, я начинал под его покровительством. До того, разумеется, как ему на себе самом довелось удостовериться в горьком эффекте забывчивости со стороны спесивого поголовья соплеменников. Он многого от тебя ожидал, и теперь уже можно сказать, что он не обманулся в своих ожиданиях. Дело здесь, конечно, не в той власти, которая, может быть, тебе уготована. Вполне возможно, она будет и не столь высока. Дело в том влиянии, в том авторитете и в том посыле, на которые будешь способен только ты и еще немногие избранники, подобные тебе. Завтра ты с ними познакомишься, познакомишься с теми, кто выжил, кто сумел себя сохранить. И пусть знакомство с ними тебя не разочарует. Хотя, даже если и разочарует, тоже не страшно, ибо воздействие каждого из вас гораздо более глубоко, чем уровень простого светского общения.

И губы разлепляю только, чтобы из себя выпустить дрожь. - Ну отчего же, - возражаю, - уже один мой интерес к предшественникам - это то, что не позволит мне ни о чем пожалеть. - Поджатые губы. Бунтующий тростник; наперекор Блезу. Время прекращения огня. Сырость.

- Ты все же за старое, - с прохладной кротостью инженер замечает. Давай о другом. У меня дома есть две пластинки с твоими записями. "Песни странствующего подмастерья". Шуберт, Пендерецкий. Это, кажется, пока и все твои записи, не так ли?

- И более того, - киваю головой, - мои первые опыты нельзя назвать особенно удачными. Компания звукозаписи, с которой я работал, оказалась на грани банкротства. Перепродала права на мои диски другой компании. И в результате я пока не получил гонорар ни в одной из них.

- Насколько я знаю, - подтверждает Робинсон; слышу металл в его внимании и в его спокойствии, - эта история уже близка к своему завершению, могу тебя с этим поздравить.

- Мне тоже так кажется, - говорю. Взглянул на то, что сзади. Степь; охота на сусликов. Норы. Не из милости. - Скажите, вы долго знали моего отца? - спрашиваю. И струи колючие тело напряженное рвут в безнадежности затяжного прыжка.

- Почему ты спросил?

- Потому что хочу знать, в какой мере вы меня принимаете за него.