кладбище его не оставили в покое — Фрир следовал по пятам, мялся с ноги на ногу, нервничал, смотрел на часы. Хорнблауэр снял шляпу и склонил голову перед резным надгробием, но мысли разбегались. Он кое-как прочел молитву — Марии бы это понравилось, ее всегда огорчало его вольномыслие. Фрир изводился нетерпением.
— Ладно, идемте. — Хорнблауэр повернулся на каблуках и направился к экипажу.
Они выехали из города. Приятно зеленели деревья, дальше расстилались залитые солнцем величественные меловые холмы. У Хорнблауэра к горлу подступил комок. Это Англия, за которую он сражался восемнадцать долгих лет. Вдыхая ее воздух, глядя по сторонам, он понимал: Англия того стоит.
— Ваш побег — просто подарок для кабинета, — сказал Фрир. — Нам чертовски не хватало чего-нибудь в таком роде. Хоть Веллингтон и занял недавно Альмейду, толпа ропщет. Когда-то у нас было самое талантливое правительство, теперь самое бездарное. Ума не приложу, чего ради Каслри с Каннингом затеяли эту дуэль[60]. Она чуть нас не погубила. Потом Гамбир с его Баскским рейдом. Потом Кокрейн заварил кашу в палате лордов. А вы не думаете о том, что могли бы пройти в парламент? Ладно, об этом мы успеем поговорить на Даунинг-стрит. Пока довольно и того, что вы дали толпе повод покричать «ура!».
Мистер Фрир многое считал само собой разумеющимся — например, что Хорнблауэр всем сердцем на стороне правительства и сражался в заливе Росас или бежал из плена исключительно ради кучки дрожащих за свои кресла интриганов. Хорнблауэру стало тоскливо. Он сидел молча, вслушиваясь в перестук колес.
— От его высочества толку мало, — говорил Фрир. — Он не прогнал нас, когда стал регентом, но он нас недолюбливает — билль о регентстве ему, понимаете ли, пришелся не по душе[61]. Помните об этом, когда увидитесь с ним. И кстати, он падок на лесть. Если вы внушите ему, что на успехи вас вдохновил пример его высочества и мистера Спенсера Персиваля[62], вы попадете в самое яблочко. Это что? Хорндин?
Форейтор натянул поводья у трактира, конюхи выбежали со свежими лошадьми.
— Шестьдесят миль от Лондона, — заметил мистер Фрир. — Еле-еле успеваем.
Трактирные слуги наперебой расспрашивали форейтора, кучка зевак — загорелые дочерна селяне и бродячий лудильщик — присоединились к ним, во все глаза таращась на сверкающий мундир Хорнблауэра. Кто-то выскочил из трактира — судя по красному носу, шелковому галстуку и кожаным гетрам — местный сквайр.
— Оправдали, сэр? — спросил он.
— Само собой, сэр, — мигом отозвался Фрир. — Оправдали с величайшим почетом.
— Ура Хорнблауэру! — завопил лудильщик, подкидывая вверх шляпу.
Сквайр замахал руками и затопал от радости, селяне подхватили приветственный клич.
— Долой Бонапарта! — крикнул Фрир. — Поехали.
— Какой искренний интерес к вашей персоне, — сказал Фрир минутой позже, — хотя, естественно, на портсмутской дороге он живее всего.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
— Помню, — продолжал Фрир, — как после Синтры[63] толпа требовала, чтобы Веллингтона четвертовали. Я тогда думал, нам крышка. Но так обернулось, что нас выручил его трибунал, как теперь ваш. Помните Синтру?
— Я командовал тогда фрегатом в Тихом океане, — коротко отвечал Хорнблауэр.
Он чувствовал легкую досаду. Оказалось что ему равно неприятны восторги лудильщиков и лесть царедворцев.
— Все равно к лучшему, что Лейтона ранило в Росасе, — говорил Фрир. — Не то чтобы я желал ему зла, но это ослабило их шайку. Тут или они, или мы. Его друзья получили перевес в двадцать голосов. Я слышал, вы знакомы с его вдовой?
— Имел честь.
— Очаровательная женщина, хотя и на любителя. Весьма деятельно способствовала союзу своего покойного мужа с родственниками.
— Да, — сказал Хорнблауэр.
Всякая радость от успеха улетучилась. Даже яркий солнечный свет, казалось, померк.
— Питерсфилд вон за тем холмом, — сказал Фрир. — Полагаю, вас дожидается целая толпа народу.
Фрир угадал. Человек двадцать-тридцать толклось у «Красного льва», еще больше сбежалось узнать, чем же кончился трибунал. Услышав радостную весть, все дико завопили, а мистер Фрир не преминул ввернуть словечко в поддержку правительства.
— Это все газеты, — ворчал Фрир, когда они, сменив лошадей, тронулись дальше. — Жалко, мы не можем поучиться у Бони и пропускать в печать лишь то, что простонародью полезно. Католическая эмансипация[64]… реформы… дела флотские… Толпа желает участвовать во всем.
Даже дивная красота Дьяволовой чаши, мимо которой они проезжали, оставила Хорнблауэра безучастным. Жизнь утратила всякую сладость. Он мечтал вновь оказаться безвестным капитаном где-нибудь в бурной Атлантике. Каждый удар лошадиных копыт приближал его к Барбаре, а в душе закипало тоскливое, смутное желание вернуться к Марии, скучной, неинтересной, обыденной. Толпа, приветствовавшая его в Гилдфорде — там как раз кончался базарный день, — воняла пивом и потом. Хоть одно утешало: с приближением вечера Фрир умолк и оставил Хорнблауэра с его мыслями, пусть даже и невеселыми.
Когда они меняли лошадей в Ишере, уже смеркалось.
— Приятно сознавать, что мы можем не опасаться грабителей, — улыбнулся Фрир. — Довольно будет герою дня назваться, и разбойники не возьмут с нас ни гроша.
Однако никто на них не напал. Карета беспрепятственно проехала по мосту в Патни и двинулась сперва по дороге между все более частыми домами, затем по узким улочкам.
— Номер десять Даунинг-стрит, приятель, — велел форейтору Фрир.
Из встречи на Даунинг-стрит Хорнблауэр яснее всего запомнил невольно подслушанные слова Фрира — тот, едва войдя, шепнул Персивалю: «Обошлось». Разговор длился не более десяти минут, официальный с одной стороны, сдержанный с другой. Премьер-министр явно был сегодня не разговорчив, — по-видимому, он главным образом хотел взглянуть на человека, который может повредить ему в глазах принца-регента или общественности. Хорнблауэр не составил особо приятного впечатления ни о его уме, ни о его личном обаянии.
— Дальше Пэлл-Мэлл, Военное министерство, — сказал Фрир. — Господи, сколько нам приходится работать!
Лондон пах лошадьми, как всегда для человека, только что вернувшегося из плавания. Окна Уайтхолла ярко светились. В Военном министерстве его провели к молодому лорду, который понравился Хорнблауэру с первого взгляда. Его звали Пальмерстон, он был заместителем министра иностранных дел. Пальмерстон много и толково расспрашивал о состоянии общественного мнения во Франции, о последнем урожае, о том, как Хорнблауэру удалось бежать. Он одобрительно кивнул, когда Хорнблауэр замялся, не желая называть человека, у которого они нашли приют.
— Совершенно правильно, — сказал Пальмерстон. — Вы боитесь, что какой-нибудь кретин проболтается и вашего спасителя расстреляют. Кретин бы, наверно, и проболтался. Я попрошу вас назвать этого человека, если возникнет крайняя нужда, и тогда вы сможете на нас положиться. А что стало с каторжниками?
— Первый лейтенант «Триумфа» завербовал их на службу, сэр.
— Значит, последние три недели они служат матросами на королевском