- Да вам без надобности, Моррест-катэ, - смутилась служанка. - Аньярда я. Так что принести-то?
- Выпивки, Аньярда, - решительно произнес Моррест. - Побольше и покрепче. Такой, чтоб глаза на лоб полезли. А потом... можешь отдыхать. Праздник же.
- Праздник для свободных, - произнесла она. - А не для нас.
Соблазнительно покачивая бедрами, Альярда удалилась. Спасибо, девочка: слава Справедливому, никто не надоедает. Можно посидеть, подумать о том, как теперь жить. Но долго думать не пришлось: грациозно уворачиваясь от щипков за мягкое место и фривольных похлопываний по нему же, Аньярда возвращалась к его месту. Невольно Моррест залюбовался, служанка оказалась настоящей красавицей. Словно танцуя, ступают босые ноги, руки, прижимая к крутому бедру, несут большой медный кувшин, лицо раскраснелось от кухонного жара. Перехватив из рук и невольно коснувшись теплого бедра под тонкой тканью, Моррест поставил на стол массивный кувшин. И как доволокла, бедняга? И сесть не предложишь, соседи по столу засмеют. Выбила пробку, нацедила пахнущего спиртом пойла в серебряную чащу - и незаметно встала за спиной, едва не уложив на голову пышный бюст. За каждым из приглашенных, заметил Моррест, стояла такая же служанка. "М-да, сервис" - подумал он.
- Ну, за коронованного бабуина, - с самым серьезным лицом произнес по-русски Моррест. - Чтоб ему пусто было...
Моррест поднял чашу, принюхался. Пойло было на удивление крепким, наверное, как водка, может, и крепче. Небось, не меньше пятидесяти градусов...
- Что за напиток? - спросил Моррест у служанки.
- Вы просили покрепче, Моррест-катэ, - смутилась она, - а напиток новый, прошлой осенью алкский посол подарил Императору особую маишину, которая может перегонять свеклу и сахар вот в это.
"Самогонный аппарат, - догадался Моррест. - А построил его тот же урод, который делает Амори пушки и винтовки".
- Как это пойло называется?
- Странно как-то, Моррест-катэ... Сы-ма-гуон.
Мысль, что сам местный Император, по сколенским понятиям мало не полубог, глушит свекольную самогонку, да еще такую сивушно-мерзкую, немного развеселила Морреста. Наверняка, пока армия сдерживала алков, новомодным самогоном накачивался и Оле Мертвец. Привычных исключительно к вину и пиву, не больше двадцати градусов крепостью, она должна валить с ног всерьез и надолго. Земляк, оказывается, настоящий шутник. Лучше б он не пушки и винтовки делал, а ликеро-водочный завод основал.
Моррест глубоко вдохнул и опрокинул в горло зелье. Полыхнуло огнем: аж слезы выступили. А уж для печени - так и вовсе суровое испытание. Но ударило по мозгам исправно. Моррест как раз успел сделать и съесть бутерброд с черной икрой, добавил еще зелья. Он даже удивился, почему стало так тихо. Аплодисменты и приветственные крики пояснили: сейчас выйдет исполнять свадебный танец лучшая танцовщица Сколена. Ее имя было настолько известно, что его даже не называли. "Она сама", и "Та самая" - слова, говорившие за самих себя. Совсем молоденькая, каких-то двадцать два года, а выступать вообще начала меньше года назад, но талант, как известно, не пропьешь. Наскоро проглотив императорский самогон, Моррест поднял голову, пытаясь определить, откуда выйдет, и где будет танцевать местная прима.
Оказывается, пока он дегустировал иномировую самогонку, зал неузнаваемо изменился. Слуги растащили столы, освобождая "сцену", откуда ни возьмись, появились музыканты, они расположились в сделанной для них нише. Дождавшись, пока все стихнет, музыканты заиграли какой-то жизнеутверждающий мотивчик. Под него-то в вихре стремительных поворотов, неуловимо напоминающих танцы из индийских фильмов, и ворвалась в центр зала "та самая". Ты не угадал, дружище. Не через парадный ход она появилась, а из двери для слуг. Потому как и сама она никто иная, как...
Ирмина.
Прожив с девчонкой полгода под одной крышей, Моррест и подумать не мог, что кров, а порой и постель с ним делит такая талантливая артистка. А может, просто хорошо учили в "заведении", которое было для нее хуже каторги.
Закончив стремительную прелюдию, Ирмина уселась на мраморный пол. Теперь танцевали только руки - и, в особенности, каждая черточка лица. С ярко накрашенными глазами и блестящми от помады губами она была неотразима. Одновременно с первыми движениями танца по залу разнесся звонкий, сильный голос.
Взгляни в глаза надежде, невиданной прежде, И в объятьях пламенных увидишь его. Летят браслеты веером, теперь их дело сделано, Не осталось, кроме страсти, ничего. Открой свое сердце мне, и открою я свое, Ты так прекрасен, сильный и молодой...
Песня была свадебная и, соответственно, с легким эротическим подтекстом, обильно пересыпанная тонкими намеками и двусмысленностями. Не откровенной похабщиной, какую, упившись, горланят в припортовых кабаках, нет. Но имеющие уши и способные читать между строк - слышали и читали.
Как и полагается, после первого куплета следовал припев:
Одна ночь осталась лишь до встречи с тобой, Поселилась радость в доме, стала нам судьбой. Посмотрю в глаза его, там увиду я мечту, Мое сердце будет полно радости в ночь ту, - Ночь, в которой будет в мою чашу течь нектар, Где любовь подарит нам новой жизни дар. Вспыхнет меж двоими ярким пламенем любовь...
"Ага, вспыхнет она, когда один - импотент, если только это не провокация Оле, а вторая контужена ненавистью к алкам!" - подумал Моррест. Боль утраты принялась грызть сердце с новой силой. Про чашу с нектаром - сильно сказано. Оле не стал бы разглашать такие подробности, если бы у Императора с этим самым все было чики-пуки. А Ирмина старалась, по рукам, глазам, губам все поняли бы, о чем речь, даже если б не знали языка. Наверное, из нее бы получилась бесподобная балерина - не сразу, конечно, после Гнесинки, но в конце концов...
На душе ненастье - расскажи. И я пойму тебя. Из дороги дальней ты придешь - я приму тебя. Если закрыты все перед тобой пути, У меня найдешь, что нигде больше не найти. О! Каждое движенье мне твое, как царский дар: Этой ночью страсти нам нет даст уснуть пожар.
Слова песни были самые обыкновенные - наверное, такая подошла бы к любой свадьбе в любом из миров, где есть люди, а может, и орки с эльфами да гномами. Но в устах Ирмины слова были исполнены злободневного политического смысла: это была песня-пожелание, песня-наказ, песня-манифест. Появление наследников означало спасение Сколенской Империи. Их отсутствие - ее гибель в течение нескольких десятилетий. Мужская немощь Императора могла сделать победу и пролитую в боях кровь - напрасными.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});