— Почему мы не можем продвигаться к СОИ, будучи уверенными, что мы всё делаем правильно? Не надо спрашивать советских, что нам делать, надо говорить им.[225]
Поэтому Шульц публично отверг это советское предложение: «Мы не думаем, что нужны какие— либо переговоры относительно интерпретации Договора по ПРО». Поиск компромисса на этом направлении был закрыт.
Однако уже в декабре Макс Кампельман пригласил Виктора Карпова пообедать в тихом ресторане на окраине Женевы. Сели за стол. Перед ними как обычно лежали нож и вилка, обёрнутые салфеткой.
— Представь, Виктор, — начал американец издалека,— нож это советская позиция, а вилка –это американская позиция. Единственно, что их связывает вместе –это салфетка. Она и есть компромисс.
И далее Кампельман предложил в приватном порядке такую комбинацию: Советский Союз уступит и примет предлагаемый США подуровень по МБР и БРПЛ, а Соединённые Штаты в свою очередь пойдут на уступки по СОИ. Карпов тогда на это не клюнул –инструкций не было. Но запомнил и пробовал продвигать эту комбинацию в Москве. Но безуспешно — военные были категорически против.
ПЕРЕЛОМ
Перелом наступил где—то в середине февраля. Сверху до нас стали докатываться слухи о заседаниях Политбюро, куда теперь перекочевало обсуждение проблем с ракетами средней дальности. Виталий Катаев прокомментировал это так:
— Военные и там пытались дать бой, но в жёсткой форме были сломлены Горбачёвым. Маршал Ахромеев сдался довольно быстро, хотя воспринял это, как личную трагедию. А вот маршал Соколов сопротивлялся. Но Политбюро приняло решение и он вынужден был подчиниться, хотя ворчал...
Много позднее мне удалось ознакомиться с протоколами заседаний Политбюро 23 и 26 февраля 1987 года, где обсуждались эти вопросы. Как это не парадоксально звучит сегодня, но с предложением «вычленить» средние ракеты из рейкьявикского пакета выступили консерваторы Лигачёв и Громыко, а Горбачёв по началу вроде бы сомневался. Только министр обороны Соколов решительно высказался против, напомнив об английских и французских ракет в Европе. На это Горбачёв отреагировал резко:
— «Вот тут у тебя исчезают политические моменты. Войны с Англией и Францией не будет. Она невозможна. И средние ракеты, если мы их снимем, ничего не меняют».
И сделал такое заключение:
— «Полезное обсуждение. Исходим из того, что как ни трудно вести дела с соединёнными Штатами, мы обречены на это. Выбора у нас нет. Главная для нас проблема –снять конфронтацию. Это для нас центральный вопрос всей нашей внешней политики. Но не строить политику на иллюзиях. Не думать, что даже если пойдёт сокращение вооружений, мы будем иметь менее мощного в военном отношении противника. Ибо весь интерес этого государства (США) –это мощь. Так что соперничество в любом случае будет продолжаться». [226]
Но тогда в МИДе мы этого не знали. Решение Политбюро дошло до нас в виде указания Шеварднадзе: срочно подготовить Заявление Горбачёва, что Советский Союз не связывает достижение договоренности по РСД с решением других проблем разоружения. Мы предлагаем ликвидировать все эти ракеты в Европе и сократить их в Азии и Америке до ограниченного числа ракет, способных нести по 100 боеголовок.
На наш вопрос, как быть с ракетами меньшей дальности, министр ответил:
— Не гоните лошадей. Начинаем с РСД, а там дойдёт очередь и до ракет меньшей дальности. Согласие есть. Надо подчеркнуть, что сразу же после подписания соглашения по РСД мы выведем свои оперативно — тактические ракеты из Чехословакии и ГДР, которые были размещены там в ответ на появление Першингов в Европе. Больше того, заявить, что мы готовы сразу же приступить к переговорам о ракетах меньшей дальности с целью их сокращения и полной ликвидации.
А 28 февраля 1987 года об этом торжественно объявил Горбачёв, выступая по телевидению. Так был развязан рейкьявикский узел.
Три дня спустя Рейган приветствовал этот шаг Горбачёва на своей первой пресс— конференции после начала ирангейтского скандала. Но объяснил изменения в советской политике не перестройкой или новым мышлением, а твёрдостью проводимого им курса. И союзников в Европе он успокаивал:
— «Ничто так не важно для дела мира, как твёрдость наших обязательств по НАТО».[227]
В эти же дни было объявлено, что госсекретарь Шульц посетит Москву в середине апреля. Так был дан зелёный свет переговорам по ракетам средней и меньшей дальности в Женеве. В группе, которую возглавляли послы Алексей Обухов и Майнер Глитман, началась кропотливая работа по снятию скобок. Один из сотрудников американской делегации заметил по этому поводу, что обычно мрачный Обухов, наконец, улыбнулся –третий раз за всю историю переговоров по ядерному разоружению.
В КРЫСЯТНИКЕ
Но тут снова разразился шпионский скандал. Странная получалась картина: как только намечалась перспектива продуктивного советско— американского диалога, так сразу же разгарались шпионские страсти.
В ночь перед Рождеством, в ходе праздничного обеда в резиденции американского посла в Вене к резиденту ЦРУ подошел сержант морской пехоты Клейтон Лоунтри и признался в страшном грехе: служа в охране посольства США в Москве, он имел интимные отношения с русской женщиной из обслуги, которая оказалась агентом КГБ. Его допрашивали с пристрастием и он сознавался всё больше и больше: передавал ей не только секретную информацию, но и позволял русским тайно проникать в посольство по ночам, устанавливать там жучки и снимать информацию.
Дальше — больше. В марте другой морской пехотинец капрал Арнольд Брейси сознался в тех же грехах. Вместе с Лоунтри они по ночам тайком пропускали агентов КГБ в святая святых — центр связи, кабинет посла и другие секретные помещения московского посольства.
Поэтому весь отряд стражей морской пехоты, охранявших посольство, — 29 человек были заменены и отправлены домой. А дипломаты получили строгое указание прекратить работу с секретной информацией на компьютерах и даже пишущих машинках, поскольку КГБ могло перехватывать и расшифровывать идущие от них электронные и звуковые сигналы. Всё это напоминало плохо отрежиссированную постановку из театра абсурдов. Дело доходило до анекдотических ситуаций. Американские дипломаты боялись говорить в стенах посольства даже шёпотом — они общались между собой посредством обмена записками. И, как в доисторические времена, писали от руки послания в Вашингтон, которые потом дипкурьеры везли в столицу в опечатанных мешках.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});