суд удаляется на совещание. (
Удаляется с Гудзенкой и с Гудзенкой же возвращается.) Тише! Суд вынес решение (
торжественно): ввиду того, что Жуков Токаревой никакого особенного повреждения не причинил, считать Токареву не побитой. Жукову выразить месткомово порицание, но, принимая во внимание интеллигентность Жукова и хилое его сложение, считать порицание условным в течение пятнадцати лет. С Жукова взыскать в пользу Токаревой один медный пятак для приложения его к синяку, с тем, чтобы по выздоровлении Токарева вернула пятак Жукову с процентами. Суд кончен!
Голос с галерки (среди общего гула). Тетка Токарева, жалуйся в нарсуд! Это безобразие! (Шум.)
Занавес падает
Как на теткины деньги местком подарок купил
На станции Завитая Уссурийской дороги имеется бедная вдова — гражданка Силаева. Дело вдовье трудное, как известно. Вдове тоже нужно кушать и пить. Мыкалась вдова, мыкалась и обратилась в местком:
— Дайте мне службу, товарищи.
Местком внял просьбам вдовы и устроил ее на место тут же, в месткоме.
Должность легкая и прекрасная.
Вдову призвали и сказали:
— Тетка! Будешь пять печей топить, пять коридоров мыть, а равно и пять полов. Мусор будешь убирать ежедневно. А чтобы тебе не было скучно, еще будешь носить воду.
— А сколько жалованья? — спросила вдова, шмыгая носом.
Месткомщик, по фамилии Моложай, сделал арифметический подсчет:
— Пять коридоров помножить на пять печей, прибавить пять бочек мусора и разделить на пять кадушек воды, равняется пять рублей!
И объявил тетке Силаевой результат:
— Будешь получать пять рублей в месяц.
— Благодетели вы наши! — завыла тетка и ухватилась за половую тряпку.
Тетка не расставалась с тряпкой десять месяцев. Тетка носила, тетка таскала, тетка мыла, тетка прибирала.
На одиннадцатый месяц ей заявили:
— Тетка, мы тебя на новую квартиру переводим, а в твою прежнюю комнату пробиваем дыру.
— Благодетели вы наши! — завыла она.
Дыру пробили, тетку перевели и тетке заявили:
— Нужно будет белить стены. Изволь начинать.
Тетка понеслась за известкой, побелила.
Приходит получать за побелку.
— Пять рублей тебе следует, — объявил ей Моложай.
— Благодетели вы наши, — завыла тетка.
— Только, тетя, — добавил Моложай, — на эти твои пять рублей мы купили портрет и подарили его железнодорожной комячейке.
— Благоде... — начала было тетка, но осеклась и добавила: — К-как же это портрет? Я, может, портрета-то и не хотела!
— Как не хотела? — сурово спросил Моложай. — Ты, тетка, думай, что говоришь. Как это портрета ты не хотела?
Тетка оробела.
— Ну ладно, — говорит, — портрет так портрет. Только раз вы уж, красавцы, подарили на мой счет, так напишите на портрете: «Дар тетки Силаевой».
Моложай обиделся:
— Ты нездорова. На портрете писать про такого ничтожного человека, как ты, мы не будем.
Тут тетка уперлась.
— Не имеете права, мои деньги.
— Ты, тетка, глупа, — сказал Моложай.
— Да ты не ругайся, — ответила тетка, — деньги мои.
— Отлезь от меня, — сказал Моложай.
— Мои деньги, — несколько истерически заметила тетка.
Тут Моложай рассердился окончательно.
Но что дальше произошло — неизвестно, потому что в корреспонденции рабкора сказано глухо:
«Товарищ Моложай наговорил ей кучу дерзостей».
Дальше мрак окутывает историю.
* * *
Но есть приписка к корреспонденции рабкора:
«Добрые люди учка и дорпрофсожа, распорядитесь, чтобы местком уплатил жалованье Силаевой с 1 января по 1 октября 1924 года, когда она в месткоме мыла полы и таскала воду, по настоящей, правильной расценке.
Во-вторых, нужно тетке уплатить пять рублей и разъяснить месткомщику Моложаю, что на чужие рабочие деньги дарить портреты нельзя. Это называется — эксплуатация».
Пожар. С натуры
Сцена представляет темную ночь на станции Ржев-II М.-Б.-Б. ж. д. Неожиданно косая молния и выстрел — бабах!!
Голос агента охраны. Православные!.. Пакгауз на товарном дворе горит! (Выстрел — б-бах!) Го! Го! Го! Го! Пакгауз! (Выстрел — ба-бах!) Горит!! Люди добрые! Пакгауз горит! (Выстрел.) Караул! (Выстрелы — б-бах! ба-бах! бах, бах, бах!!) На тебе еще раз... (На небе зловещая розовая полоса.)
Голос Комарова. Что случилось?
Голос агента охраны. Товарищи! Бей тревогу! Пакгауз горит. (Зарево, виден Комаров — он в одном белье.)
Комаров. Батюшки. По-жарные! Пожарные!! (Танцует на месте.) Пожарные, чтоб вам сдохнуть! Пакгауз горит...
1-й пожарный на каланче (вниз). Васька, бей тревогу, на товарном горит!
2-й пожарный (внизу). Горит? (Бом! бом! бом!)
1-й. Да бей же! Полыхает. Ух! Занялось. Бей, Васька!
2-й. Бом, дин, дин-ли бом... Загорелся кошкин дом![211] (В отчаянии.) Сидят, сукины сыны, как насекомые.
Комаров (врываясь). Батюшки! Где ж брандмейстер-то? Братцы, вставайте. Караул, горим! (Храп.) Товарищ брандмейстер, гражданин Соловьев, вставайте. Голубчик, вставайте! Миленький.
Брандмейстер (сквозь сон). М-м...
Комаров. Красавчик мой, вставай. Ржев-второй горит. (В окнах багровое зарево — светло, как в полдень.)
Брандмейстер. Эм... мня... мня...
Комаров (воет).
Брандмейстер. Какая гнида над ухом воет? Ни минуты покоя нету; кто ты такой?
Комаров. Комаров я. Голубчик! Комаров.
Брандмейстер. Какого же ты лешего людей будишь? А? Только что лег, глаза завел, — на тебе! Дня на вас нету, пострелы. Чтоб тебя громом убило. Я б тебя... Трах! Тарарах!! Тах...
Комаров. Миленький... пакгауз...
Брандмейстер. Уйдешь ты или нет?
Комаров. Пакгауз...
Брандмейстер. Э, ты, я вижу, не уймешься (швыряет в него сапогом). Вон!..
Храп пожарных. За сценой слышно, как рушится потолок в пакгаузе. Женский вопль. За окном пробегает баба с иконой.
Бабий голос. Пропали, головушки горькие!
Комаров (с плачем бросается к телефону). Город! Город, барышня. Даешь пожарную команду! Горим!
Голос в телефоне. Который тут горит? Счас. Сей минуту. (За сценой грохот колес.)
Труба. Там-та-ра-рам. Та-та-там.
Голоса за сценой. Сидорчук, качай. Качай, в мать, в душу... тара-рах... Осади! Рви его крюками. Федорец, дай в зубы этому мародеру. Публика, осади назад. Где ж ваша-то команда?
Голос Комарова. Спят они. Добудиться не можем.
Голос. Ах, сукины коты!.. Павленко, качай, качай (рев воды).
Брандмейстер (просыпается). Как будто шум?
Пожарные (просыпаются). Горит как будто? (В окнах зарево угасает.)
Брандмейстер. Что же вы спите, поросята... Ванька, Васька, Митька! Вставай, запрягай! Где мои штаны?
Голоса. Не надо. Потушили...
Брандмейстер. Кто?
Голоса. Городская.
Брандмейстер. Вот черти. И какие быстрые. И до всего им дело есть. Ну ладно. Раз потушили, слава богу. (Ложится и засыпает.)
Храп, тьма.
Летучий голландец. Дневничок больного
У нас больного Т. дорздрав