и поддержке, которую они оказывали османам против России, британцы продолжали ратовать за отмену работорговли. Русские уже успели захватить большую часть этого региона: «беспокойное» мусульманское население выгоняли, а значит, множество беззащитных семей оказывались на улице, формальности торговли «живым» товаром не соблюдались, детей похищали. Османы согласились не забирать в рабство жителей христианской Грузии, но о торговле черкесами за столом переговоров не могло быть и речи. Можно, пожалуй, представить, насколько тонкими были эти переговоры: в Стамбуле британские дипломаты беседовали с султанами – сыновьями, племянниками, мужьями и любовниками черкешенок. Многие (например, Уильям Генри Уайльд, глава департамента по отмене рабства) поняли, что им придется полностью закрыть на это глаза.
«На самом деле мы и всегда, насколько это возможно, смотрели на эту торговлю сквозь пальцы, коль скоро она велась в совершенно иных условиях по сравнению с теми, что характерны для африканской работорговли… В одном случае людей загоняли в рабство с помощью убийств и кровопролития, в результате чего страна, где шла охота на рабов, лишалась своего населения, в другом – жертвы, если их можно так назвать, шли добровольно, с удовольствием предвкушая перемены в своей участи».
Когда в 1860-х гг. русские вторглись на северо-запад Кавказа, многие сотни тысяч черкесов оказались на улице, ведь дома их были сожжены – им пришлось плыть к османским территориям. Сопротивление черкесов вторжению русских захватило коллективное воображение. Об этом писали и на первых полосах английских и американских газет (прежняя столица Черкесии, Сочи, место проведения Олимпийских игр 2014 г., вновь попала в заголовки, когда, по слухам, советники Путина умышленно стали строить спортивные сооружения на месте черкесских погостов). По некоторым оценкам, к концу 1864 г. около 10 000 черкесов – мужчин, женщин и детей – умерло от голода и утонуло в попытке добраться в Стамбул. Некоторым удалось выжить, и гаремы Костантинийи пополнились.
По правде говоря, оказаться в одном из гаремов города или среди челяди султана – гораздо лучше, чем быть зарезанным захватчиками, изнасилованным «освободителями» или стать «похищенной невестой», что практиковалось у местных жителей. Выбор в пользу кавказских невольниц в постелях султанов и их приближенных отражает стамбульскую восточную культуру: полнейшая феминизация лежащих к востоку от города земель.
Итак, Стамбул превратился в парадокс: город был кругом в долгах западным банкам, полон западных изобретений и приспособлений, на улицах же изобиловали восточные взгляды и товары, а горожане по-прежнему жили по исламскому календарю и режиму дня. Какое будущее ему уготовано, было далеко не ясно.
Глава 72. Одностороннее движение
1854 г. (1270–1271 гг. по исламскому календарю)
На первый взгляд Константинополь был красив. Я и не представлял, что город настолько велик по размеру… В 4 часа мы пристали к берегу у дворца султана (мы были в обычной одежде), и султан очень любезно принял нас в своем дворце, очень милом и красиво обставленном. Я получил у него аудиенцию – весьма долгую и довольно церемонную.
Дневник принца Уэльского, будущего Эдуарда VII (1862 г.){888}
В 1853 г. британский посол в Петербурге, сэр Дж. Х. Сеймур, в письме лорду Джону Расселу докладывал о встрече с царем Николаем I, во время которой тот назвал Турцию «больным человеком, очень больным», а в другой раз отзывался об этой стране как о человеке, «впавшем в старческую немощность». Фраза «больной человек Европы» – это выражение прилипло, как ярлык – вошла в употребление после статьи, опубликованной в New York Times 12 мая 1860 г. А когда царь умер, жители Стамбула завозмущались: «И кто теперь больной человек?! Мы-то пока живы»!
Разумеется, какое-то время казалось, будто движение между Востоком и Западом вполне благополучно совершается в обоих направлениях. В 1862 г. будущий Эдуард VII отправился в пятимесячное путешествие по Османской империи – якобы для того, чтобы изучить, как управлять державой. Во время плавания на монаршей яхте «Osborne» принц Уэльский был в трауре по отцу. На снимках из путешествия принца чувствовалась некоторая горечь. Со всей возможной английской выдержкой он сидит на верблюдах, располагается на скалах, бодро позирует в феске. Порой на фотографии закрадываются реалии XIX в.: мальчишки-погонщики верблюдов, ястребятники, торговцы, мужчины и женщины в пыли и лохмотьях. Благодаря продаже напечатанных официальных снимков из этой поездки и Восток в целом, и сам Стамбул вошли во многие дома{889}.
Будущий Эдуард VII (пятый слева) на пикнике на берегу Галилейского моря
Через пять лет султан Абдул-Азиз I в богато украшенном железнодорожном вагоне отправился из Стамбула с визитом к правителям Западной Европы. Его вагон был изготовлен компанией «Metropolitan Carriage and Wagon» в Солтли (район Бирмингема). Это был дар султану от Османской железнодорожной компании. В Великобритании Абдул-Азиза в Дувре встречал принц Уэльский, а в Виндзоре – королева. Затем на королевской яхте его посвятили в рыцари ордена Подвязки. В память об этом визите выпустили великолепные медальоны: Лондиниум приветствует фигуру, олицетворяющую Турцию, – с собором Св. Павла и Софийским собором на заднем плане. Возвращение султана в Стамбуле праздновали три дня. Здания украшали лимонными и апельсиновыми ветвями, на улицах спонтанно вырастали сады.
Между тем многие хиосцы, в 1822 г. бежавшие от кровопролития, оказались в Англии. Они пустили корни в западном Лондоне, в окрестностях Бейсуотера и Холланд-парка. Именно византийские образы, привезенные этими беженцами, отчасти послужили источником вдохновения художникам-прерафаэлитам. Впоследствии такие люди, как Уильям Моррис (эксперт лондонского музея Виктории и Альберта), которых так и влекло на Восток, организовали покупку как христианских, так и мусульманских артефактов. Среди них самый древний из законченных ковров в мире, «чистое совершенство… логически и последовательно прекрасное». Его создали на северо-западе Ирана в 1539–1540 гг. предположительно для святилища суфийского лидера, шейха Сефи ад-Дин Ардебили, и продали, чтобы расплатиться за ущерб, нанесенный землетрясением. Казалось, культуры Лондона, Парижа и Костантинийи могут взаимодействовать, обогащая друг друга.
Однако в результате взаимоотношений с Западом возник ряд осложнений{890}. Стамбул и всегда поддавался внешним влияниям, однако теперь «алмаз меж двух сапфиров», пожалуй, совершил ошибку, слишком внимательно прислушиваясь к своим критикам. Похоже, что слухи о Костантинийи неожиданно приобрели слишком большое значение – слухи о