Читать интересную книгу Общая психопаталогия - Карл Ясперс

Во всех этих случаях установка больных но отношению к собственной болезни представляется в целом вполне понятной. Если мера понятности установки снижается, если установка начинает казаться все более и более причудливой, это само по себе должно расцениваться как знак обусловленного болезнью изменения целостной личности. Во многих случаях мы наблюдаем примечательное в своем роде привыкание больного к симптомам (например, к болезненным обманам восприятия и иным пассивно воспринимаемым переживаниям). Мы наблюдаем, как вопреки пугающему содержанию симптомов у больного вырабатывается безразличие к ним; как он перестает замечать фундаментальное, исключительно важное для него бредовое содержание или быстро забывает о нем. С другой стороны, не менее удивительной представляется та непреодолимая, сопоставимая с физическим принуждением сила, с которой больным овладевают некоторые «императивные» галлюцинации и бредовые идеи. Поразительно, до какой степени некоторые содержательные элементы могут овладеть всем вниманием больного, как глубоко затрагивают его материи, кажущиеся со стороны абсолютно тривиальными. Наблюдая за случаями острых, богатых переживаниями психозов, мы можем видеть, как больной просто отдается чувству потери воли и совершенно пассивно переносит даже самое страшное и мучительное. Такое состояние бессилия (отметим, что сами больные нередко дают ему весьма характерные описания) соединяется с отсутствием интереса к дальнейшему развитию событий. Даже заговаривая о величайших космических переворотах, больные продолжают шутить как ни в чем не бывало или делать легкомысленные замечания.

Много поучительного можно почерпнуть из того объяснения, которое дает сам больной, когда он стремится понять себя. Больной шизофренией следующим образом объясняет особое содержание своих видений:

«Фигуры кажутся увеличенными воплощениями совершенных мною мелких, несущественных ошибок. Скажем, за столом я ощутил приятный вкус еды; и в тот же вечер, словно отзвук моего ощущения, появляется демон в форме прожорливого, жадного человека-зверя с огромной пастью, чувственными толстыми красными губами, жирным брюхом гигантских размеров. Я чувствовал присутствие этого чудовища рядом с собой до тех пор, пока, приняв пищу еще дважды или трижды, на следующий раз не воздержался от чревоугодия (поскольку именно чревоугодие показалось мне тем самым источником, из которого кормился демон)… Недостатки всех окружавших меня людей я видел воплощенными в уродливых или угрожающих фигурах, которые выползали из них и нападали на меня» (Schwab).

Тот же больной дал истолкование своей болезни в целом. Все, что с точки зрения психиатра есть процесс, он возвел к некоему единому смыслу:

«Я уверен, что сам вызвал свою болезнь. При попытке проникнуть в потусторонний мир я столкнулся с его естественными стражами, воплощениями моих слабостей и ошибок. Я поначалу подумал, что эти демоны — низшие обитатели потустороннего мира, которые могут играть со мной как с мячом, потому что я явился в эти места неподготовленным и сбился с пути. Потом я подумал, что они — расщепленные части моего духа (различные формы страстей), существующие рядом со мной в свободном пространстве и питающиеся моими чувствами. Я был уверен, что то же самое есть у любого человека, но люди этого не замечают из-за защитного воздействия и успешного обмана со стороны чувства личностного бытия. Я подумал, что последнее — это лишь артефакт памяти, комплексов мышления и т. п.. кукла, красивая снаружи, но внутри себя ничего особенного не содержащая.

У меня это личностное «Я» сделалось пористым из-за сумеречного состояния моего сознания. С его помощью я хотел приблизиться к высшим источникам жизни. Но я должен был долго готовиться к этому, пробуждая в себе высшее, внеличностное «Я» — ибо «пища богов» непригодна для смертных губ. Она разрушительно действует на животно-человеческое существо, расщепляет его на части. Части постепенно распадаются, кукла просто-напросто разлагается, тело портится. Я слишком рано форсировал попытку проникнуть к „источникам жизни», и на меня низошло проклятие „богов». Я слишком поздно распознал усиливающиеся мутные элементы; я ощутил их присутствие только после того, как они сделались слишком могущественными. Пути назад не было. Мир духов, который я хотел увидеть, был теперь передо мной. Демоны поднимались из бездны, подобно стражам-церберам, закрывая доступ для непосвященных. Я решился предпринять борьбу за жизнь и смерть. В конечном счете это означало для меня решимость умереть, ибо мне следовало отогнать от себя все то, что поддерживало врага, — но ведь это же поддерживало и жизнь. Я хотел войти в смерть, не потеряв рассудка, и, так сказать, стал перед Сфинксом: в бездну низвергнешься либо ты, либо я!

И вдруг пришло озарение. Я стал поститься и благодаря этому проник в истинную природу моих соблазнителей. Они были сутенерами и одновременно обманщиками моего дорогого личностного «Я», которое стало казаться мне чем-то столь же ничтожным, как и они. Возникло более обширное, всеобъемлющее «Я», и я смог оставить прежнюю личность со всем ее окружением. Я увидел, что эта прежняя личность никогда не смогла бы вступить в сферу потустороннего. В итоге я почувствовал страшную боль, словно мне нанесли какой-то уничтожающий удар, но я был спасен, демоны сморщились, улетучились, издохли. Для меня началась новая жизнь, и отныне я ощутил себя отличным от всех остальных людей. Мое „Я», состоявшее, подобно «Я» всех остальных людей, из условной лжи, притворства, самообманов, образов памяти, воссоздалось во мне вновь; но по ту сторону и превыше этого „Я» стояло большее, всеохватывающее «Я», оставившее у меня впечатление чего-то вечного, неизменного, бессмертного и незыблемого; с той поры именно оно стало моей защитой и опорой. Я верю в то, что для многих людей было бы благом познать такое высшее „Я», а также в то, что есть люди, достигшие этой цели более благоприятными путями».

Самоистолкования подобного рода, очевидно, делаются под влиянием бредоподобных тенденций и глубинных духовных сил. Они проистекают из самых глубоких и серьезных переживаний; совокупность таких переживаний, апеллируя не только к рефлексирующему больному, но и к наблюдателю, настраивает на восприятие их как чего-то большего, нежели просто хаотическое скопление разношерстных содержательных элементов. Разум принимает участие не только в здоровой, но и в больной психической жизни. Но истолкования, подобные приведенному, должны быть очищены от всякого рода каузальных моментов. Они пригодны только для того, чтобы разъяснить содержательный аспект и ввести его в рамки определенного контекста.

Любая хроническая болезнь — это особого рода задача для больного — будь то калека, потерявший конечности, но в остальном вполне здоровый, или человек, страдающий соматической болезнью, которая затрагивает все его существо, или, наконец, человек, чья соматическая болезнь сопровождается психическими расстройствами. Возможности и достижения безногих, безруких, слепых описывались достаточно часто, и описания эти свидетельствуют об энергии, упорстве и искусности таких личностей. Но физически они здоровы. Совершенно иная ситуация имеет место тогда, когда расстройство не ограничено каким-то отдельным инструментом организма, а затрагивает витальные силы человека и влияет на его соматическое и психическое состояние в целом.

Примером может служить поведение при хронических состояниях, наступающих вслед за эпидемическим энцефалитом (Дорер). Описанные случаи свидетельствуют о существовании огромного количества разнообразных возможностей. Больным необходимо сориентироваться в сложившейся, новой для них ситуации. Последствия перенесенной болезни дают о себе знать во все мгновения их жизни. Их среда изменилась, их прежние профессиональные занятия стали им недоступны, отношение всего мира, всех людей к ним стало иным. Наступает почти вынужденная изоляция. Дорер описывает людей со сверхчувствительной конституцией, уходящих в себя, думающих только о себе и требующих, чтобы окружающие обратили свое внимание на их страдания. Такие люди падают духом, становятся эгоистичными нытиками. Есть и индивиды, которые, «несмотря ни на что», растрачивают большие количества энергии, хотят спасения любой ценой, предпринимают самые что ни на есть невозможные вещи, кажутся забитыми, опустошенными и превращаются в осознающих свое положение аутсайдеров. Далее, есть люди, удовлетворяющиеся ролью наблюдателей жизни и т. п. Описание Дорера призвано служить иллюстрацией следующего тезиса: в конечном счете именно характер личности определяет, во что она превратится вследствие болезни. Характер оказывается модифицирован той культурой, в которую он вплетен, своими связями с человеческим сообществом, резонансом со стороны последнего.