«Хаммерсмит Аполло». В тот вечер царила домашняя атмосфера, потому что само место проведения концерта расположено по дороге к моему дому в Фулхэме. Кроме того, на следующий день был день рождения Стива Джонса, а он не знал, что мне это известно, и я заставил толпу спеть ему «С днем рождения, толстячок». Хороший момент в наших отношениях. В нем присутствовали доброта и веселье, но была и другая сторона – «гнойного нарыва». Что, я полагаю, случается со всеми, мы же люди. В тот вечер он играл великолепно, он полностью превратился в Стива Джонса, от игры которого мурашки по телу, который бьет прямо в лоб. Он может быть исключительно хорошим гитаристом.
После этого оставалось только несколько туманных обещаний о планах на будущее от промоутеров, но все они со временем просто испарились. В конце концов, у меня состоялся телефонный разговор с Полом Куком, и тот сказал: «Мы считаем, что пришла пора с этим покончить, Джон, что ты думаешь?» И я сказал: «Да, я согласен». Это больше не казалось правильным. Я смотрел на группу и думал: «Она принадлежит своему времени. Будучи “Пистолзами”, мы не попадаем в двадцать первый век», – и поэтому для меня это стало весьма скучной перспективой. И это было мнение, разделяемое Полом и, по-видимому, другими тоже, – мы не хотим возвращаться и подворовывать у себя же старые вещи.
Было бы приятно думать, что мы можем поддерживать дружеские отношения и вне группы, но когда мы собираемся вместе, мы по какой-то странной причине превращаемся в смертельных врагов. Это трудно объяснить, но давление становится слишком сильным, мы оказываемся слишком вовлеченными в проблемы друг друга, и все превращается в детский сад. То, что я всегда говорил о музыкальной индустрии – она сохраняет молодость, – особенно верно в отношении Sex Pistols. Это мир чудесного ребячества!
В 2013 г. я отправился в Лондон на Рождество, чтобы повидать своего брата Джимми и его семью, и позвонил Полу. Того не было дома, поэтому я поговорил с его женой и дочерью и попросил Пола позвонить, но он так никогда и не перезвонил, так что дела сейчас обстоят так. И это что-то, да значит.
Я понимаю, что чертовски много работаю. Должно быть, для Стива, Пола и Глена немного кошмарным представлялось иметь дело с чем-то чуть-чуть другим, с чем-то не «с полки», типа меня. Проблемы, которые у них есть со мной, вероятно, прочно укоренены в том факте, что у них была группа до меня, и они думают, что я пришел и все испортил. Я могу судить об этом только на основании интервью, которые они все трое давали на протяжении многих лет, подразумевая, что «Пистолз» имел возможность стать отличной рок-н-ролльной группой, если бы не я. Ну, вот и все.
Так или иначе, я думаю, что стал бы творческим человеком, удели они мне или нет изначально некоторое внимание. Возможно, случились бы и лучшие варианты с другими людьми, которые, может быть, имели в отношении меня аналогичные устремления. Кто знает? Это был первый подвернувшийся мне шанс, и я целиком за него уцепился. Между нами было что-то особенное – я не могу описать, что это. Невозможно описать харизму. Но это определенно было и остается в моем сознании. Та маленькая искорка, которая, я знаю, еще тлеет в их маленьких головках. Возможно, одна из проблем заключается в том, что Пол и Глен все еще живут в Англии – Англия старит тебя так, как ничто на земле.
Я действительно хочу, чтобы мы были друзьями. Я хочу, чтобы мы уважали друг друга, но я не могу заставить их сломать этот барьер, ту стену, которая всегда стоит между мной и любым из них, по отдельности или вместе. Они просто не хотят со мной откровенничать, и это, я думаю, несправедливо. Полагаю, мне нужно научиться это принимать. В течение многих лет я терпел такое отношение, отличный результат, это определенно учит тебя выносливости и стойкости. Но я всегда прихожу к одному и тому же выводу, когда прокручиваю в голове нашу ситуацию: я сделал все, что мог, с этими ребятами, и я всегда буду любить и уважать их. И это все. Конец.
Тот год, 2008-й, и в самом деле не был для меня хорошим годом. В первые его месяцы я потерял отца. Он умер внезапно. Очевидно, он поссорился с женщиной, с которой жил, Мэри Ирвин, и ее сыном. Папа поскользнулся, ударился головой, у него случился сердечный приступ, и – он умер. Единственным утешением было то, что на вскрытии патологоанатом сказал: «Я понимаю, что это ужасно, но хорошо, что он умер так быстро, потому что у него был рак, и в противном случае он умирал бы очень медленной, мучительной смертью». Типа: «Ну да, хорошие новости, не так ли?» По-видимому, так. Это было ослепительно больно.
Мэри Ирвин, его женщина, была как-то связана с его кузенами – семья прежде всего, очень, я полагаю, по-лайдоновски. Прошло почти тридцать лет со смерти моей матери, и у меня никогда не было обид на подруг отца. Я понимал, что он всего лишь человек, но мне никогда не нравилась эта конкретная женщина, потому что я полагал, что у нее очень плохой характер. Она была очень напористой и подлой. Проблемы начались, когда она заявила: «Теперь я твоя мама!» Представляете?! «Я взрослый человек, я много всего сделал. За кого ты меня принимаешь, за гребаного идиота?» Я думаю, она надеялась, что именно она была настоящей любовью всей его жизни, а не просто какой-то старой бабой, с которой спишь, когда состаришься. Это то, что делают ирландцы, и я уверен, что то же самое происходит везде – когда ты стар, не умирай в одиночестве!
Мой отец никогда особо со мной не разговаривал, но он руководил мной хорошо и, я бы сказал, подрывно, без оглядки на авторитеты. Как я уже говорил, позже в жизни мы очень сблизились. За два года до его смерти я заявил в интервью, что он был одним из моих лучших друзей, поэтому для меня еще более шокирующим стало то, как он умер, почему он умер и как сильно я по нему скучал. Это разрывало мое сердце на части. Я не думал, что это вызовет у меня такую реакцию, но все случилось именно так.
Когда он умер, я немедленно вылетел в Лондон и отправился прямо к моему брату Джимми. Я так переутомился, что заснул прямо на диване. Я чувствовал себя ужасно из-за этого, потому что