– Ага! – сказал Николаша. – Вы твердо решили?
Машенька молча кивнула, не в силах более продолжать тягостный разговор.
– Ну что ж, в таком случае, боюсь, что вас ждет неприятный сюрприз. И я даже ни в чем не смогу оказать вам поддержку, так как вы мои добрые и, поверьте, искренние чувства категорически отвергаете…
– Я вам верю, Николаша, – почти прошептала Машенька, опустив голову. Силы ее приближались к своему пределу. Вот если бы сейчас вышел из дома Митя, снова заключил ее в свои объятия и сразу все стало бы ясно… Но Мити нет, и надо рассчитывать на себя, самой говорить еще. – Но я вас не понимаю… Какой сюрприз?
– Увы, Марья Ивановна! Мне говорить не хотелось, я думал, ваше сердце окажется мудрее, заглянет под блестящую обертку, разглядит отсутствие совести и голый расчет… Но ныне я, как человек, за вас искренне болеющий, должен вам сказать…
– Да что же? – вскрикнула Машенька. – Говорите, коли хотите, скорее! Что ж тянуть?!
– Да мне неловко, – Николаша очень натурально смутился и пожал плечами. – Вы ж, пока не узнаете, думать будете, что я нарочно соперника очернить хочу… Да пускай! Мне ваше счастье дороже!.. Только скажите сперва: Дмитрий Михайлович вам уж в своих чувствах признался?
– Н-нет… – нерешительно сказала Машенька. – То есть – да! Я же вижу… И знаю! Когда словами говорить не обязательно!
– Ох, Машенька, – Николаша сочувственно покачал головой. – Какое ж вы еще дитя, как я погляжу! Как мне вас, право, жаль!.. Но что поделать, мир жесток, и рано или поздно любому с этим столкнуться приходится… Опалинский ваш выписан был Иваном Парфеновичем из Петербурга с непременным условием: должность завидная, а к ней в придачу – женитьба на хромой хозяйской дочери. Таков был уговор еще до того, как он вас в глаза увидал…
– Вы все врете! Я слушать не хочу! Врете!! – завизжала Машенька и, если б не ее хромота, затопала б ногами. – Вы – негодяй, убирайтесь отсюда немедля, я вас знать боле не хочу!
– Вот видите, – Николаша грустно улыбнулся, надел шапку. – Я так и говорил. И уйду сейчас. А только подумайте сами: откуда мне-то знать? И про письмо в Петербург, и про уговор…
– Откуда вы знаете?
– Да мне Петя рассказал. А ему – сам Иван Парфенович. Так что вам узнать просто… А потом… Помните, что я вас невинною жертвой считаю, и мои чувства к вам без изменения… Честь имею!
Николаши уж и на улице не было видно, а Машенька все стояла без движения посреди двора, прижав к щекам ладони и мерно покачиваясь из стороны в сторону. Потом медленно, спотыкаясь, побрела в голый, промороженный за зиму сад, тяжело опустилась на обледеневшую скамейку, замерла. К ногам тут же слетелись синицы и воробьи, которых она всегда подкармливала. Птички чирикали тревожно и вопросительно, ждали крошек. Самые храбрые едва ли не дергали за подол. Машенька не шевелилась. Все в ней словно умерло.
Серж вошел в кабинет Гордеева, все еще улыбаясь. Какая же чудесная девушка эта Машенька! Храбрая, милая, удивительно свежая. И как хорошо, что нету в ней совсем этой петербургской, светской, холодной замороченности! То, что с избытком было в резкой, хрустально-ледяной девочке Софи, то, что достаточно безуспешно пытается изобразить из себя здешняя Аглая… Когда-то все это казалось провинциальному Сержу Дубравину таким интересным, привлекательным, таинственным, аристократическим… С тех пор время прошло и все изменилось. Зачем ему? «Простые» люди зачастую куда теплее, милее, любезнее. И говорить с ними приятнее и проще, и жить… Жить? Эка куда ты, милый, замахнулся… Машенька сама по себе, конечно, хороша, но, как-никак, дочь местного магната, твоего, между прочим, хозяина…
Вот он, кстати, сидит за столом, смотрит внимательно из-под нависших бровей. Странно как-то смотрит…
– Ну что ж, Дмитрий Михайлович, как ты полагаешь, пора и по нашему делу решение принять? – довольно ухмыляясь, спросил Гордеев. – Дело-то, я в окно поглядел, созрело вполне. Чего ж ждать?
– Простите… – Серж лихорадочно соображал.
Вот оно! Нечто, что всплывало время от времени с самого начала. Регулярно возникало ощущение, что Иван Парфенович ждет от приезжего инженера еще чего-то, кроме знакомства с приисковыми делами и проявления управленческих талантов. «Наше дело» – что-то такое, чего не открыл ему настоящий Митя Опалинский. А Гордеев-то знает об этом, и думает, что и он, Серж, – знает. Но что ж это за дело? «В окно поглядел…» А что ж там, в окне? Там – он, Серж, играл с Машенькой. Может быть, в ней все дело?
– Когда свадьбу-то играть будем?
«Опа-ля! Так вот оно что! Вот где была зарыта собака! Я, то есть Митя Опалинский, должен жениться на Маше… И вот откуда… Во сне приснилась… В мечтах… Сейчас!!! В медальоне покойника ты ее видел – вот где! Вот откуда тебе ее лицо знакомым казалось! Все просто и вульгарно до жути!.. Нищего дворянчика Митю просто купили… Понятно, что он мне об этом не рассказал. Совестно… Но как же они промеж собой, если в лицо никто никого не узнал… Иначе б давно разоблачили… И как же мне… А Маша… что она знает? И этот ее пьяный визит… Что ж он такое? Хромоножка, старая дева, в Егорьевске нет надежды на хорошее замужество… Глупец, наивный глупец! У аристократов веками правила чести, а здесь – деньги, голый расчет. Впрочем, покойный Митя был дворянином… Смешно! Жулик жулика надул. Насколько я во всем этом ошибался? И что мне теперь…»
– А ну-ка, погоди, погоди! – Гордеев поднялся из-за стола, подошел вплотную, взглянул сверху вниз. – Глаза-то не прячь! Да ты, никак, удивился?! Или спужался даже? Отчего? Неужели забыл, как с Прохором договаривался? Или Прохор… Прохор-то тебе все толком обсказал?
Серж кивнул, мучительно соображая, что еще за Прохор, и где он сейчас находится.
– Так и что ж? Ты согласный был?
Серж опять кивнул.
– Та-ак… А теперь – что ж? Или тебе Машенька так уж противна показалась?
– Да нет, что вы! – еще пять минут назад возглас получился бы искренним до предела. Сейчас – ничего, кроме вымученности. – Марья Ивановна – достойная девушка. И очень привлекательная.
– Так что ж ты тянешь-то?!
– Я… тяну?
– Постой-ка! – Гордеев протянул руку и осторожно сгреб Сержа за отвороты сюртука. – А ну-ка, скажи, как Прохора фамилия? Где он в Петербурге проживает?
– Фамилия… проживает…
– Да, да! Не крути! И медальон с портретом, который он тебе презентовал, предъяви-ка теперь!
– Я… у меня с собой нет… во флигеле… то есть, разбойники… украли…
– Прохора фамилия!
– Не знаю… забыл… меня ж тогда по голове ударили… вылетело…