Я сходил в кабинет за Дэшиелом Хэмметом и принялся пристраиваться около кухонного стола в поисках позы, наименее болезненной. Как и в прошлые разы, оказалось, что легче всего мне в излюбленной Катькиной позе: колени на табуретке, локти на столе, задница в воздухе. В этой позе я и стал жить. В этой позе я стал пить чай и читать про пудовую статуэтку сокола из чистого золота, которую мальтийские рыцари изготовили когда-то в подарок королю Испании, а в наши дни началась за нею кровавая гангстерская охота. Когда я дочитал до того места, где в контору Сэма Спэйда вваливается продырявленный пятью пулями капитан «Ла Паломы», в дверь позвонили.
Кряхтя и постанывая, с огромной неохотой оторвавшись от Сэма Спэйда, я побрел открывать. Оказывается, за это время я успел начисто забыть и про ноты падшего ангела, и про Гогу Чачуа, и поэтому, увидев его на пороге, я испытал потрясение, тем более что лицо его…
Нет, строго говоря, лица на нем не было. Был огромный, с синими прожилками, светло-голубой нос над толстыми усами с пробором, были бледные дрожащие губы, и были черные тоскливые глаза, наполненные слезами и отчаянием. Проклятые ноты, свернутые в трубку, он судорожно сжимал в волосатых кулаках, прижатых к груди. Он молчал, а у меня так перехватило дух от ужасного предчувствия, что и я не мог выговорить ни слова и только посторонился, давая ему дорогу.
Как слепой, он устремился в прихожую, натолкнулся на стенку и неверными шагами двинулся в кабинет. Там он обеими руками бросил ноты на стол, словно эта бумажная трубка обжигала его, упал в кресло и прижал к глазам ладони.
Ноги подо мной подогнулись, и я остановился в дверях, ухватившись за косяк. Он молчал, и мне казалось, что молчание это длится невероятно долго. Более того, мне казалось, что оно никогда не кончится, и у меня возникла дикая надежда, что оно никогда не кончится и я не услышу никогда тот ужас, который принес мне Чачуа. Но он все-таки заговорил:
– Слушай… – просипел он, отрывая руки от лица и запуская пальцы в густую шерсть над ушами. – Опять «Спартак» пропер! Ну что ты будешь делать, а?
8. Банев
Гадкие лебеди
– Который час? – сонно спросила Диана.
Виктор аккуратно снял бритвой полоску мыла с левой скулы, поглядел в зеркало, потом сказал:
– Дрыхни, малыш, дрыхни. Рано еще.
– Действительно, – сказала Диана. Диван скрипнул. – Девять часов. А ты что там делаешь?
– Бреюсь, – ответил Виктор, снимая следующую полоску мыла. – Захотелось мне вдруг побриться. Дай, думаю, побреюсь.
– Сумасшедший, – сказала Диана сквозь зевок. – Вечером надо было бриться. Всю меня исполосовал своими колючками. Кактус.
В зеркало ему было видно, как она ломающимися шагами подошла к креслу, забралась с ногами и стала смотреть на него. Виктор ей подмигнул. Опять она была другая, нежная-нежная, мягкая-мягкая, ласковая-ласковая, свернулась, как сытая кошка, ухоженная, обглаженная, благостная, – совсем не та, что ворвалась вчера к нему в номер.
– Сегодня ты похожа на кошку, – сообщил он. – И даже не на кошку – на кошечку, на кошаточку… Чего ты улыбаешься?
– Это не про тебя. Просто почему-то вспомнилось…
Она зевнула и сладко потянулась. Она тонула в пижаме Виктора, из бесформенной кучи шелка в кресле выглядывало только ее чудное лицо и тонкие руки. Как из волны. Виктор стал бриться быстрее.
– Не торопись, – сказала она. – Обрежешься. Все равно мне уже пора ехать.
– Поэтому я и тороплюсь, – возразил Виктор.
– Ну нет, я так не люблю. Так только кошки… Как там мои шмотки?
Виктор протянул руку и потрогал ее платье и чулки, развешенные на обогревательной решетке. Все высохло.
– Куда ты спешишь? – спросил он.
– Я же тебе говорила. К Росшеперу.
– Что-то я ничего не помню. Что там с Росшепером?
– Ну он же повредился, – сказала Диана.
– Ах да! – сказал Виктор. – Да-да, ты что-то говорила. Откуда-то он там вывалился. Здорово расшибся?
– Этот дурак, – сказала Диана, – решил вдруг покончить с собой и выбросился в окно. Кинулся, как бык, головой вперед, проломил раму, но забыл при этом, что находится на первом этаже. Повредил коленку, заорал, а теперь лежит.
– Что это он? – равнодушно спросил Виктор. – Белая горячка?
– Что-то вроде.
– Подожди, – сказал Виктор. – Так это ты из-за него два дня ко мне не приезжала? Из-за этого вола?
– Ну да! Главный врач мне приказал с ним сидеть, потому что он, то есть Росшепер, без меня не мог. Не мог, и все тут. Ничего не мог. Даже помочиться. Мне приходилось изображать журчание воды и рассказывать ему про писсуары.
– Что ты в этом понимаешь, – пробормотал Виктор. – Ты вот ему про писсуары излагала, а я тут мучился один, тоже ничего не мог, ни строчки не написал. Ты знаешь, я вообще не люблю писать, а последнее время… Вообще жизнь у меня последнее время… – Он остановился. Какое ей дело? – подумал он. Спарились и разбежались. – Да, слушай… Когда, ты говоришь, Росшепер сверзился?
– Третьего дня, – ответила Диана.
– Вечером?
– Угу, – сказала Диана, грызя печенье.
– В десять часов вечера, – сказал Виктор. – Между десятью и одиннадцатью.
Диана перестала жевать.
– Правильно, – сказала она. – А ты откуда знаешь? Принял его некробиотическую телепатему?
– Подожди, – сказал Виктор. – Я тебе сейчас расскажу кое-что интересное. Но сначала – а ты что делала в этот момент?
– Что я делала?.. А, да. Я в тот вечер, помнится, психанула. Мотала я бинты, и вдруг такая тоска на меня навалилась, как головная боль, хоть в петлю. Сунулась я мордой в эти бинты и реву, да как реву! – в три ручья, с детства так не ревела…
– И вдруг все прошло, – сказал Виктор.
Диана задумалась.
– Да… Нет… Тут вдруг Росшепер как заорет на улице, я перепугалась и выскочила.
Она хотела сказать еще что-то, но в дверь застучали, рванули ручку, и голос Тэдди прохрипел из коридора: «Виктор! Виктор, проснись! Открой, Виктор!» Виктор замер с бритвой в руке. «Виктор! – хрипел Тэдди. – Открой!» – и бешено вертел дверную ручку. Диана вскочила и повернула ключ. Дверь распахнулась, ворвался Тэдди, мокрый, растерзанный, и в руке у него был обрез.
– Где Виктор? – хрипло рявкнул он.
Виктор вышел из ванной.
– Что такое? – спросил он. У него заколотилось сердце. Арест… Война…
– Дети ушли, – тяжело дыша, сказал Тэдди. – Собирайся, дети ушли!
– Постой, – сказал Виктор. – Какие дети?
Тэдди швырнул обрез на стол в кучу исписанной, исчерканной, измятой бумаги.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});