Читать интересную книгу Кирилл и Мефодий - СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB

И теперь Симеон вдруг понял последние строчки из письма отца, которое он получил несколько дней назад: «Я хочу порадовать тебя: бог печется о нас, он послал нам своих святых людей... Но подробнее об этом, когда вернешься. Бери полными пригоршнями божий виноград, чтобы обогатить душу свою познаниями, столь нужными тебе и государству».

Эти строчки были загадкой для Симеона, но теперь на них пролился свет. Наверное, эти трое из Моравии прибыли в Болгарию, и их приход был причиной радости отца. Симеон решил подождать, пока утихнет шум, вызванный прибытием выкупленных просветителей, а затем поговорить с кем-нибудь из них. Лучше всего было бы встретиться с Лаврентием. Будущий князь Болгарии был с ним знаком. Он также находился в свите Мефодия во время его последнего посещения Константинополя. Симеону хорошо запомнилась встреча с Лаврентием. Пресвитер Константин познакомил их незадолго от отъезда Мефодия. Константин и Марко, которые должны были остаться в Царьграде, чтобы затем отправиться в болгарские земли, очень надеялись на помощь Симеона. Лаврентий тоже пожелал остаться с Константином и Марко, но Мефодий не позволил. Двоих достаточно, а если придется посылать еще кого-нибудь, Мефодий обещает не забыть о нем... Симеон помнит, как, сказав эти слова, архиепископ Мефодий засмеялся и полушутя-полусерьезно добавил:

— А возможно, я и сам поведу всех вас в болгарские земли.

Видимо, святой старец шутил, но его слова глубоко врезались в память.

Эти раздумья побудили Симеона поскорее начать поиски Лаврентия. Молодая болгарская церковь нуждается в таких, как он, ученых мужах. Иначе зачем бы отец так спешил поделиться своей радостью и такими таинственными намеками? Привыкнув понимать князя Болгарии с полуслова. Симеон чувствовал, что, видимо, не надо пока ни с кем говорить об этом...

2

Василий умирал мучительно Его тяжелое тело вдавилось в кровать. Взгляд стал бессмысленным и тупым, нижняя челюсть отвисла, как у выбившегося из сил коня, и густая слюна все время душила его. Лекари то выходили из комнаты, чтобы посовещаться, то торчали возле кровати, как вороны у свежей могилы. Слуги поминутно приносили серебряные подносы с пиявками. Вся его грудь, лицо и руки были усажены отвратительными извивающимися тварями. Некоторые так насосались, что были положи на черные наросты. Иногда император начинал бессознательно мотать головой и давиться, мучительно и долго, и тогда лекари наперебой старались его успокоить. Подкладывали подушки, прижимали язык лопаточкой из слоновой кости, но никто не осмеливался сунуть ему в рот палец. Прошлой ночью он вдруг так резко сжал челюсти, что едва не откусил полпальца одному из них. Теперь они стали осторожнее. Бывший борец и конюх все еще не покорялся смерти. Он боролся, но по всему было видно: это его последний бой. Сыновья не выходили из покоев. Тут были только двое, Лев и Стефан, старший еще не вернулся из Сицилии, где сарацины продолжали предпринимать неожиданные набеги. Это открывало дорогу Льву, и он с нетерпением ожидал кончины отца. Он спешил! Спешил, пока не вернулся старший брат. Глядя на тяжелое тело отца, он чувствовал, как все в нем бунтует, потому что тот еще продолжает бороться, еще держится за жизнь. Ему мучительно хотелось встать и одним ударом разрубить последние нити, связывающие отца с этой жизнью, но озабоченные лица лекарей заставляли Льва сдерживать себя. Из присутствующих лишь Стефан был искренне опечален. По его юному безбородому лицу текли слезы, и он по-детски размазывал их рукавом кафтана, расшитого золотой мишурой.

Императрицы не было: она всю ночь не смыкала глаз у постели больного и с восходом солнца ушла к себе вздремнуть. Лев знал о ее привязанности к отцу и ломал себе голову над тем, как воспримет она его тайные планы. Отец давно определил в наследники старшего брата, что было известно и матери, но Лев не желал мириться с этим. Если отец скончается до возвращения брата, Лев не будет ждать ни минуты. Он тут же объявит себя василевсом — царский хрисовул был уже написан от имени Василия, и под ним стояла его золотая печать. Василий отдавал по божьей и своей воле заботы о государстве в руки Льва Философа и объявлял его своим наследником и василевсом.

Все было подготовлено тайно. Кроме императорского асикрита, никто не знал о существовании указа. Он был спрятан в соседней комнате, в ящике массивного стола, где василевс обычно хранил секретные письма. Императорский асикрит положил его туда сразу после того, как Василию внезапно стало плохо. Он сидел на широком позолоченном троне и диктовал распоряжения для старшего сына. Советовал ему не вступать в открытый бой с пиратами и не задерживаться там слишком долго. «И надейся на свой ум, потому что ум — это рука, которая направляет меч, чтобы пожать плоды победы...» После этих слов наступила долгая пауза, которая озадачила асикрита. Он ждал продолжения, но василевс молчал. Столь долгое молчание смутило его, ведь у Василия был острый ум и ясная мысль. Асикрит поднял голову и испугался: Василий выгнулся, его длинные ноги вытянулись, глаза закатились так, что белки светились в сумраке комнаты, а из широко открытого рта струей текла слюна. Асикрит выбежал в коридор, и первым, кого он встретил, был Лев. Сын будто ждал за дверью. Убедившись, что василевс без сознания, они тут же поставили императорскую печать под фальшивым указом и положили его в железный ящик стола...

Лев смотрел на черных пиявок, облепивших тело отца, и непрестанно думал о том, с чего начать. Кто будет тот, кому первым надо увидеть указ? Хорошо бы созвать приближенных василевса: если они сами откроют шкатулку, то не возникнет сомнений и слухов. Слухи-то, конечно, будут! Как бы ни было все законно и правильно, ты не можешь заткнуть рог молве. Если бы обошлось без слухов, он бы очень удивился. Лев встал, подошел к Стефану и легонько подтолкнул его к двери.

— Иди, не мучайся... Он будет жить... Так легко он не сдастся... Иди! — Отведя заплаканного брата в соседнюю комнату, он быстро вернулся, ступая легко, как кошка. Он усиленно соображал, как бы выпроводить лекарей. Их сосредоточенные, серьезные лица раздражали его. Пиявки были похожи на куски тины на белом теле отца и вызывали тошноту. Лев прислонился к окну и посмотрел во двор. Деревья выглядели унылыми и опечаленными. Давно прошло время обеда, но никто не обедал. И только он собрался отправить всех в трапезную, как больной начал икать. Лекари забеспокоились, стали тревожно переглядываться. Вдруг Василий содрогнулся так, что дернулась кровать, вытянулся и затих. Глаза стали на место, веки опустились. Пиявка, присосавшаяся ко лбу, будто осознав бессмысленность своего труда, изогнулась, раньше других оторвалась от кожи и медленно скатилась на белую подушку.

Василия не стало...

Слуги молча засуетились, торопясь убрать омерзительных помощниц лекарей.

И вдруг тишину дворца разорвал вопль. Кричала женщина, которая понимала, что потеряла все.

Лев, император византийский, приказывает... А в сущности, что он должен приказать? Первое его слово как императора должно быть весомым и запоминающимся. Все сейчас ожидают, каким будет его первый шаг. Издаст ли он новый закон, монастырь ли одарит, осужденных ли помилует, храм ли воздвигнет во имя всевышнего, который видит все... Последняя мысль заставила нового василевса вздрогнуть: действительно ли бог видит все? Если бы видел, то разве позволил бы ему таким коварным образом взойти на престол, отобрав его у брата? И все-таки, раз это удалось, значит, бог на его стороне. И убийцы, и подлецы, и дураки занимали этот престол именем всевышнего, а он ни жизни никого не лишал, ни крови не проливал, а только оказался умней остальных. Но ум не для того ли дается человеку, чтобы возвысить его над другими? В этом краю, где рабов и дураков так много, умный должен воссиять, стать для них солнцем во тьме житейской. В огромном небе, помимо мелких звезд, сияют также светила дня и ночи. Лев не раз созерцал небо, пытаясь разгадать их пути. На его столе и сейчас лежат вместе со стихами и желчными эпиграммами неоконченные труды о небесных светилах. Груду древних книг перелистал он, многих предсказателей выслушал, за хвостатыми звездами наблюдал, чтобы открыть путь своей звезды. И она воссияла в огромном небе над столицей Византии. Лев, византийский василевс, по воле божьей приказывает...

Асикрит стоял склонившись и ждал распоряжений нового императора. Лев сидел на том же позолоченном троне, на котором потерял сознание Василий, но если отцу трон был впору, то для сына был широк, и он выглядел в нем, словно цыпленок в гнезде. Что-то птичье было и в лице нового василевса: острый нос с горбинкой, тонкие, вытянутые вперед губы, узкие скулы и широкий затылок, покрытый редкими волосами. Единственное, что его облагораживало, был лоб — не столько высокий, сколько облысевший. Если бы не примечательный лоб, василевс походил бы на простого пекаря или скорняка, которые встречаются на каждом шагу. Сын не обладал ни красотой и мужеством отца, ни живым очарованием матери. Асикрит близко знал его, знал его мелочный характер, змеиную злобу, готовую поразить каждого, и боялся его. Когда Лев предложил ему написать фальшивый хрисовул, он согласился, поскольку испугался за свою жизнь. Согласился, а сам все ждал удобного случая, чтобы предупредить отца, но случая не представилось. Как на грех, все выходило в пользу Льва. Теперь он добился своего. Стал императором. И приказывает... Асикрит ждал.