Когда она наконец выдохлась и остановилась, Набережный рынок остался далеко позади. Элистэ очутилась в совсем незнакомом квартале. Если память ей не изменяла, то она впервые в этом добропорядочном округе, где проживали горожане со средним достатком. Магазины, дома, лица – решительно все было ей незнакомо. Прекрасно. Значит, и ее тут никто не знает. Здесь она не привлечет внимания. Она смахнула снег со ступенек первого попавшегося парадного, села, отдышалась и съела краденую рыбу. Когда чувство голода немного утихло, Элистэ поднялась и пошла восвояси. Забытые на время беды вернулись к ней с новой силой, отравляя своим дыханием все ее мысли. Уйдя в себя, она брела, не глядя по сторонам. Поток пешеходов нес ее в своем русле, а она, не замечая того, что все идут в одну сторону, – двигалась вместе с толпой и очнулась только тогда, когда узкая улица внезапно кончилась, уступив место широкой перспективе. Дома, казалось, отбежали назад, освободив большую круглую площадь, выложенную трехцветными гранитными плитами причудливой формы. Плиты были составлены таким образом, чтобы взгляд, следуя их узору, сам обращался к середине пустого пространства, где в свое время стоял конный памятник Дунуласу Великому. Теперь памятника не было. На его месте зловеще возвышалась Кокотта.
Элистэ оказалась на площади Великого Государя, недавно переименованной в площадь Равенства. По своей воле она бы никогда сюда не пришла. Но теперь, оказавшись здесь случайно, она застыла как завороженная, впервые в жизни увидев Чувствительницу. Прямо перед ней на дощатом помосте высилась вечно голодная владычица кошмаров в своей колючей короне. Она до последней мелочи отвечала тому, что о ней рассказывали, однако словесные описания были бессильны раскрыть истинную суть внушающего ужас творения, выразить его мощь и ненасытность, но прежде всего – передать исходящее от чудовищной гробоподобной Чувствительницы жуткое ощущение спокойного холодного самосознания. Дверцы Кокотты были распахнуты, являя взору бесцветные внутренние шипы, которые легонько подрагивали. Быстрые беспокойные огоньки пробегали по шипам ее короны, вспыхивали и гасли на стекловидных завитках и стрелках-лучах. Рядом с Чувствительницей стоял громадный мужчина с бесстрастным лицом – несомненно, знаменитый Бирс Валёр, двоюродный брат проклятого Уисса, церемониймейстер Революции, верховный жрец Кокотты, палач. Скольких людей, скольких ее подруг и знакомых этот мясник-великан собственноручно отправил на смерть?! Несть им числа, но сегодня их должно было стать еще больше. Присутствие Бирса на эшафоте и непонятно откуда набежавшая празднично настроенная толпа свидетельствовали о близком массовом жертвоприношении.
Элистэ со всех сторон оказалась зажата толпой зевак. В первых рядах, поя самым эшафотом, резвились дружки и подружки Кокотты. Обожатели и обожательницы, выряженные в рогатые головные уборы, каковые придавали им духу, плясали, пели, выламывались как могли и взывали к Бирсу Валёру. Подружки пришпиливали к столбам эшафота красные гвоздики, так как этот цветок стал, в их глазах, символом Кокотты. Бирс не обращал на цветы никакого внимания. Он застыл, опершись рукой о бок Чувствительницы, и в его затуманенном взоре сквозила неизбывная любовь к ней. Казалось, на всем свете для него не существует ничего кроме Кокотты.
На краю площади Равенства, где торговцы продавали с тележек еду и сувениры, возникло легкое волнение, и толпа раздалась, пропуская ежедневную кавалькаду, въехавшую с проспекта Аркад. Зрелище обещало быть довольно посредственным: всего четыре открытые повозки, в каждой, как всегда, около дюжины голых, дрожащих от холода осужденных, обычная охрана и столь же обычный эскорт вопящих пританцовывающих патриотов. Кое-кто из последних, дабы привлечь внимание толпы, исполнял простейшие гимнастические номера – прыгал, ходил колесом, делал обратное сальто.
Повозки прогромыхали по гранитным плитам и остановились у подножия эшафота. В тот же миг Кокотта преобразилась: огни вспыхнули ярче и забегали быстрее, пронзительное механическое гудение перекрыло ропот толпы. Бирс Валёр отскочил в сторону.
Четыре повозки вытянулись в ряд, народогвардейцы окружили помост, готовые осадить напирающую толпу. За их штыками секретарь Народного Трибунала поднял пачку смертных приговоров – каждый из них надлежало снабдить пометкой о приведении в исполнение и личной подписью ответственного за процедуру. При секретаре толклись двое верзил – подручных Бирса Валёра, с гордостью и охотой прислуживающих главному палачу.
Бирс сошел вниз. С помощью подручных он выгрузил осужденных из повозок и выстроил в ряд спиной к Чувствительнице – отнюдь не из милосердия, но по соображениям чисто практическим: опыт давно научил Бирса тому, что жертвы, увидев работу Кокотты, начинают вопить и сопротивляться; если же избавить их от непосильного зрелища, они, напротив, проявляют покорность. Разгрузка повозок и расстановка жертв происходили в обычной деловой обстановке, исключавшей любые возражения. Все жертвы беспрекословно подчинились.
Элистэ не хотелось смотреть на все это, однако она не могла заставить себя уйти: что-то мешало ей сдвинуться с места.
«Вдруг увижу знакомые лица?»
Этот мучивший ее вопрос в прошлом всегда оставался без ответа – вероятно, к счастью. Но сейчас, впервые в жизни, она видела жертв воочию, а не с высоты четвертого этажа. Впервые она сможет взглянуть в лицо обреченным.
Подручные Бирса уже вели первую партию вверх по лестнице. Когда все три жертвы предстали перед толпой, Элистэ вгляделась в полноватого молодого человека с каштановыми волосами; его круглое лицо и застывший в немом отчаянии взгляд были ей незнакомы. Она и сама не смогла бы сказать почему, но сразу поняла, что он не из Возвышенных. Скорее всего, студент или сын состоятельного купца. А в чем он провинился вообще было невозможно понять: последний Акт об Осуждении, подписанный Уиссом Валёром, годился на все случаи жизни.
На эшафоте жертвы поступали уже в распоряжение самого Бирса, и тот управлялся с ними с легкостью, порожденной огромной физической силой и богатой практикой. Жертва, казалось, не прошла, а пролетела над деревянным настилом прямо в зияющее чрево Кокотты. Свинцовые дверцы сомкнулись в мгновение ока, словно пасть хищника; механическое гудение превратилось в невыносимый для слуха вопль; по двум большим, наставленным в небо рогам побежали электрические разряды, все быстрее и ярче, пока не разрядились ослепительной вспышкой зловещей дуги между двумя остриями. Дверцы разошлись, явив взорам пустоту с обрывком окровавленной веревки; толпа же, давно привыкшая к этому зрелищу, испустила удовлетворенный вздох – и не более. Бирс Валёр длинным крюком подцепил обрывок размокшей веревки и бросил в толпу, где одна из подружек Кокотты ухитрилась перехватить его на лету, о чем возвестил ее восторженный вопль. Тем временем следующая жертва сама поднялась на эшафот, стряхнув с себя лапы Бирсовых подмастерьев. То была женщина, пожилая, но стройная, с царственной осанкой. Элистэ сразу же узнала в ней бабушку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});