Мы с Оскаром работали в направлении легализации положения хищников в обществе, и к декабрю нам удалось добиться первого результата: вместе с людьми мы разработали проект договора о сотрудничестве. По условиям этого договора хищники приносят пользу людям в области здравоохранения и поддержания безопасности и общественного порядка (расследование преступлений, борьба с терроризмом и т. п.), а люди обязуются обеспечивать их пропитанием — на донорской основе. Детали пока ещё находились на стадии обсуждения.
В общем, история повторялась: мы приходили к тому же положению вещей, которое было у людей и крылатых много тысяч лет назад — до войны. Хотелось надеяться, что полного повторения того хода событий не будет, и мы не докатимся до нового конфликта.
— 18.13. Главное
Карина опубликовала свои разработки по препарату, позволяющему человеческой женщине вынашивать ребёнка от хищника, при этом не заражаясь, после чего приняла неожиданное решение — стать одной из нас.
— Я долго думала над этим, — призналась она. — И пришла к выводу, что, живя среди хищников, нет большого смысла оставаться человеком. Мысли об этом посещали меня уже давно, просто я всё никак не могла решиться…
— Ты должна была принять решение сама, поэтому тебя никто и не торопил, — сказала я. — Решение изменить свою сущность — не из лёгких. Если его принятие заняло у тебя столько времени — значит, так было необходимо.
Не знаю, была ли я этому рада или нет. Сложно сказать. С одной стороны, действительно, живя среди нас, лучше всего быть одним из нас. Разница в способе питания и образе жизни всё же не способствует вливанию человека в сообщество хищников и держит его обособленным, и это нормально, если у него нет с нами семейных связей. Но у Карины эти связи были, и для неё как раз имело больший смысл сделать этот последний шаг, нежели оставаться в прежнем положении белой вороны. С другой же стороны… Для меня образ Карины так сросся с её человеческим естеством, что сердце сжималось при мысли о том, что она изменится. Исчезнет её пленительный аромат, в который невозможно не влюбиться, и исходящие от неё волны тепла… Всё то, к чему я привыкла в ней, и что составляло её неотъемлемую часть. Но этому суждено было случиться.
Тихо гудели и попискивали приборы, поршень шприца поднимался, вытягивая из мускулистой руки Алекса густую тёмную кровь. На белой наволочке подушки темнели волосы Карины, а её рука с блестящими острыми ногтями сжималась и разжималась, чтобы взбухла и проступила вена.
— Ну-с… Думаю, нет надобности объяснять тебе, что и как, — сказала Гермиона, протирая ей кожу спиртом и кладя иглу на вену. — Готова?
Наши с Кариной взгляды встретились.
— Это только твоё решение, родная, — сказала я.
Карина посмотрела на Алекса.
— Пушинка, я люблю тебя независимо от того, хищник ты или человек, — сказал он. — Поэтому присоединяюсь к словам Авроры: решать тебе.
Карина глубоко вдохнула, выпустила воздух.
— Прощайте, мои любимые конфеты, — произнесла она, полужалобно, полушутливо. — И котлетки, и пельмешки… Уфф… Ну, всё. Я готова.
— Как скажешь, дорогая, — ответила Гермиона.
Игла вошла в вену, Карина откинула голову на подушку и закрыла глаза. Поршень двинулся вниз. У Карины задрожали губы, и она их прикусила, резко побледнев. Пожалела ли она в последний момент? Как бы то ни было, кровь Алекса уже циркулировала в её сосудах, и жалеть было слишком поздно.
— Я с тобой, малыш, — проговорил Алекс, сжимая её руку.
— Ну всё, теперь остаётся только немного потерпеть, — сказала Гермиона.
Если бы это было возможно, я бы снова прошла через всё это вместо Карины, взяла бы её боль и страдания себе, но это был единственный случай, когда даже мы, достойные, могли только наблюдать и ждать. Всё, что мы могли — просто быть с ней рядом от начала до конца.
Всё протекало, как много сотен раз до этого, ничего неожиданного и нового не случилось, но оттого, что это была моя Карина, я почти физически ощущала всё, что происходило с ней. И её жар, и её озноб, и её боль и дурнота отзывались во мне, но я ничего не могла сделать, чтобы облегчить ей переход в новое состояние. Алекс покрывал поцелуями её побледневшее, покрытое испариной лицо и называл её всеми нежными словами, какие только приходили ему в голову.
— Потерпи, мой утёночек… Пушистик мой маленький.
Её ослабевшие руки поднялись и потянулись к нему:
— Я не могу… Обними меня…
Алекс сел на кровать, приподнял Карину в объятиях, прижав к себе, и держал так много часов подряд, а она задыхалась, стонала, хрипела, то теряя сознание, то приходя в себя.
Карина становилась хищником… Её запах менялся, излучаемые ею волны тепла слабели, сменяясь особой, свойственной лишь нам аурой. Всё меньше в ней оставалось человеческого и всё больше становилось нашего, вампирского.
Вот она гуляет с няней в осеннем парке. Розовая курточка и шапочка с помпоном. А я наблюдаю из-за дерева, не смея подойти и сказать "привет". Я, отвратительное чудовище (таковым я себя тогда считала), не имею права приблизиться и поцеловать её в румяную, как помидор, щёчку.
Она спит, уронив голову на тетрадь, а я смотрю на неё с ветки клёна под окном, очарованная её ароматом. Откинув рукой колышущийся тюль, проникаю в комнату.
Тёплое кольцо её рук смыкается вокруг моей шеи, и она шепчет: "Мама…"
Всё это утекает, затягивается багровой дымкой. Нет, это навсегда останется в моей памяти, но больше не будет веять человеческим теплом.
В приоткрытом рту Карины видны зубы. Клыки удлинены, молочно-белые, маленькие и острые. Лицо — фарфорово-бледное, осунувшееся, но по-прежнему красивое.
— Метаморфоза завершена, — произнесла Гермиона. — Всё в норме. — И добавила, чуть улыбнувшись: — Можно кормить.
Едва носик пакета, поднесённого Алексом, приблизился к лицу Карины, как её глаза открылись и вспыхнули. Она жадно выпила всё до капли, а потом уткнулась в плечо Алекса.
В синих сумерках тихо падал снег. Я спросила:
— Как ты, родная?
Она просто протянула мне руку и прошептала:
— Мама, Алекс… Я вас очень, очень люблю…
Губы Алекса нежно накрыли её рот поцелуем, а я устало ссутулилась на стуле. Всё кончилось, она выдержала это, она жива, с нами. Это главное, а всё остальное — неважно.
— 18.14. Зеркало
Кого я видела в зеркале? Юлю. Правда, с моим взглядом и сединой в тех же местах шевелюры, где и у меня. Вот они, две широких седых пряди — как уступка судьбы, решившей радикально изменить мой внешний вид. Впрочем, и взгляд многое значит. Я уже говорила где-то о пословице "Глаза — зеркало души". Так оно и есть, причём в самом прямом смысле. В глазах можно увидеть душу. Так я увидела и узнала Никиту, так он увидел и узнал меня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});