Читать интересную книгу Психотерапия: учебник для вузов - Максим Жидко

В когнитивных моделях психотерапии (рационально–эмоциональная психотерапия Эллиса и когнитивная психотерапия Бека) предполагается иное, чем в клиент–центрированном подходе качество присутствия психотерапевта: «С одной стороны, когнитивный психотерапевт обеспечивает безоговорочное принятие и поддержку клиента, даже при работе (которая технически воплощается в виде конфронтации) с его иррациональными верованиями, даже, когда тот не выполняет домашние задания или опаздывает на сессию» (Prochaska, Norcross, p. 330). Однако полное принятие клиента не предполагает, что психотерапевт должен демонстрировать теплоту или любовь к клиенту. Такая теплота не является необходимой для успешной терапии. Когнитивный терапевт соприкасается не с личностью клиента, а с его дисфункциональными убеждениями, иррациональными верованиями, неадаптивными когнициями. Когнитивные терапевты полагают, что сочувствие к клиенту, поощрение эмоционального отношения клиента к своей травме (проблеме) приводит к ухудшению его состояния – он становится подавленным, депрессивным, раздражительным, плаксивым, слабым, беспомощным и т. п. Самое главное удержать клиента на рациональном уровне, когда он способен здраво рассуждать и находить рациональные причины собственных проблем. Поэтому психотерапевт сам должен быть весьма рациональным, примером исследовательского, а не эмоционального отношения к жизни. Психотерапевт (особенно в рационально–эмоциональной терапии) может открыто обсуждать с клиентом собственные верования, жизненную философию, а также некоторые свои проблемы, связанные с наличием иррациональных верований. Психотерапевт не становится «белым экраном», но он также не становится и любящим родителем. Это наставник, учитель мысли, ученый. Перенос в отношениях не поощряется, психотерапевт требует от клиента взрослого, рационального отношения к жизни. Позиция психотерапевта представлена ролевой комбинацией философ/учитель/ученый. Сама же психотерапия является разновидностью образования, когда клиент учится рационально мыслить. Конфронтация в рамках рационально–эмоциональной терапии возможна, но это конфронтация с иррациональными верованиями клиента, а не с ним самим. В споре ни психотерапевт, ни клиент не должны терять взрослость и холодную рассудительность. Таким образом, характер присутствия психотерапевта в когнитивной терапии отличается и от психоаналитического, и от клиент–центрированного, и от процессуального способа присутствия психотерапевта. Это особый способ субъектного присутствия. В табл. 14.1 приведены характеристики двух уровней присутствия психотерапевта в контакте с клиентом.

Следует подчеркнуть, что представленные уровни присутствия психотерапевта сосуществуют в любом конкретном взаимодействии. Вопрос состоит лишь в том, какой из этих уровней преобладает. Конечно, идеалом является одновременное удержание психотерапевтом этих двух уровней, что, однако, в реальном психотерапевтическом взаимодействии достичь крайне трудно. Вместе с тем и в контексте подготовки психотерапевтов, и в контексте реальной психотерапевтической практики различение (а не противопоставление) двух указанных уровней присутствия психотерапевта в контакте с клиентом позволяет повысить эффективность психотерапии. В аспекте обучения акцент на субъектном присутствии приводит к необходимости повышения терапевтической сенситивности в рамках специальных групп (групп сенситивности). Повышение чувствительности к клиенту позволяет без лишних слов проникать в те «закрытые» области его личности, которые недоступны при психотерапии «разговорного жанра». Причем такая чувствительность психотерапевта обеспечивает не только понимание (как «чувствование кожей») того, что происходит в клиенте, но и помощь клиенту в том, чтобы войти в переживание, в эти «закрытые» области, а не говорить о них со стороны. В этом смысле интересно высказывание Фриды Фромм–Райхман, которая говорила: «Пациенту нужен опыт, а не объяснения» (Мэй, с. 81).

Таблица 14.1.

Характеристики присутствия психотерапевта на разных уровнях психотерапевтического контакта

Э. Минделл (Минделл, с. 160) предложила концепцию метанавыков, в рамках которой она пыталась найти базисное основание психотерапевтической практики. Под метанавыком Э. Минделл понимает осознанные чувства и переживания психотерапевта, которые направляют работу психотерапевта. Она (Минделл, с. 15) пишет: «Меня поразило то, что чувственные качества процессуального[204] – непосредственность, сострадание, юмор, склонность к игре, шаманизм – позволяли его базисным убеждениям и верованиям войти в практическую жизнь. Я хотела бы развить эти качества до уровня мастерства, отдавать им должное и оттачивать с той же любовью и глубиной, что и обычные приемы (т. е. обычные психотерапевтические техники – Примеч. авт.)». Часто психотерапевты рассматривают собственные переживания как помеху объективной психотерапии. Действительно, скука, злость, раздражение, брезгливость и т. п. чувства, возникающие у психотерапевта, могут стать помехой, так как вызывают понятное желание психотерапевта «отодвинуться» от клиента, стать более дистанцированным по отношению к нему. Для успешной работы психотерапевту следует либо осознать эти чувства и справится[205] с ними, либо осознать эти чувства и войти в них. «Войти в эти переживания» означает сделать объектом процессуальной работы взаимные чувства психотерапевта и клиента. Жалобы клиента на то, что происходит вне пространства психотерапии (отношения с мужем, женой, лицами противоположного пола и т. п.) обретают вполне определенную чувственную форму – проблемы клиента всплывают в контакте с психотерапевтом. Психотерапия в этом случае представляется не как разговор с клиентом о том, что происходит где–то, а как переживание клиентом того, что случается здесь–и–теперь в контакте с психотерапевтом. Осознание психотерапевтом своих чувств и следование им позволяет психотерапевту войти в процесс и пригласить в него клиента. Психотерапевт при этом выступает как музыкальный инструмент, на котором играет клиент, или, говоря иначе, психотерапевт (его тело, эмоции, мысли) входит в резонанс с клиентом, отзывается на него. Если психотерапевт не замечает своих чувств, или отстраняется (даже если замечает) от них, то он уходит от процесса сам и уводит из него клиента. В содержательно–ориентированной психотерапии, где мишенью психотерапии являются инфантильные травмы, особенности Эго–объектных отношений, Эго–защитные стратегии личности и т. п., а также в проблемно–ориентированной психотерапии, где объектом анализа и проработки является содержание проблемы клиента, процесс не является способом существования психотерапевтического контакта.

Переживания и чувства психотерапевта отражают его глубинные представления о жизни. Например, «стремление терапевта подталкивать человека может исходить из уверенности, что люди лучше «растут», если их подталкивать снаружи. Тревога может появиться у клиента, когда он чувствует, что терапевт убежден, что люди больны и их следует лечить, хочет проделать это с ним. Привычка терапевта быть расслабленным может показывать его веру: лучше уйти с дороги и позволить природе следовать своим курсом. «Желание терапевта контролировать ситуацию может открывать его веру в то, что природа – хаос и ее нужно приручить» (Минделл, с. 26).

Открытие психотерапевтом в себе «своего мира переживаний» и следование ему в процессе психотерапии превращает психотерапевта в художника, создающего полотно как проявление своей внутренней природы, своих переживаний. Джеймс Бьюдженталь (Бьюдженталь, с. 250) пишет, что «большинство зрелых психотерапевтов более художники, чем ремесленники.», причем «искусство – в нем самом, а не в его выразительных средствах» (Бьюдженталь, с. 251).

П. Тиллих (Тиллих и Роджерс, с. 148, 149) не согласен с К. Роджерсом в том, что передача агапе (любви) от психотерапевта клиенту является единственным и главным фактором изменения клиента. Он пишет, что вторым (а может быть и первым) таким фактором является вера, «но не вера в смысле верований, а в смысле связи с предельным», вера «в предельный смысл жизни и абсолютную и безусловную серьезность этого стремления к предельному смыслу жизни».

Таким образом, присутствие психотерапевта в контакте – сложный и многоуровневый феномен, который не сводится к чисто профессиональной роли. Неотъемлемой частью такого присутствия является чисто человеческое присутствие, когда «пациент и психотерапевт – это два человеческих существа, партнеры в тяжелом, опасном и чудесном предприятии…» (Бьюдженталь, с. 245). Второй, субъектный тип присутствия отражает и особый тип мироощущения. Если 3. Фрейд считал «свободу личности почти призрачной» (Мак–Дугалл, с. 13), отстаивая идею Закона, предопределенности, тотального детерминизма, то экзистенциально–гуманистические теоретики видят в человеческой жизни богатство возможностей и Свободу[206]. Если нам как психотерапевтам удается отстоять в себе идею личной свободы, мы можем транслировать ее смыслы нашему клиенту. Такая стратегическая линия психотерапии существенно дополняет психоаналитические представления о технических возможностях формирования (точнее, способствования становлению) зрелого Эго в психотерапии. Зрелость – это, прежде всего, ответственность за себя и за свою жизнь, которая успешно развивается в условиях субъектного присутствия.