— Сисси, да ты — вылитая царица Савская! — охнул я.
Она заулыбалась.
— Джим, она не Саффская, как написано во Библии, она — Саба. Са-ба. И не вздумай позабыть о том, когда мы с нею повстречаемся.
Ага, вот, значит, где эта наша малютка-вундеркинд Сисси Джексон дурью мается каждое воскресенье. Выходные — коту под хвост. Я прикинул, что сейчас — самое время слинять, ну, типа, отговорку какую-нибудь придумать и позвонить ее мамаше, или тетке, или, может, просто в ближайший госпиталь. Ну, то есть ради ее же блага, сама-то Сисси и мухи не обидела бы — подлости в ней не было ни на йоту. И в любом случае, ну кому способна причинить вред такая малявка? Я поднялся на ноги.
Ее глаза были вровень с моими. А стояла она — ниже.
— Джим, будь внимателен. Посмотри еще раз. Всегда знай: нужно посмотреть еще раз, — напомнил Ал.
Я вернулся на корму — туда, где стояло ведро с надписью «Пресная вода». А пока я смотрел, вышло солнце — и я увидел, что ошибался: никакое это не старое, проржавевшее, оцинкованное железо с намалеванными на нем зелеными буквами.
Не железо, а — серебро, чистое серебро. Ведерко стояло в мраморном бассейне, как бы встроенном в корму; по нему вилась надпись — жадеитовая инкрустация. Оно было по-прежнему полно. Оно всегда пребудет полным. Я оглянулся на Сисси под сине-белым полосатым пологом: рукоять кинжала искрилась звездчатыми сапфирами, изумрудами и рубинами, и этот ее нездешний акцент… теперь я его знаю, Мильт, это вест-индский выговор, но тогда я не знал. И я ни минуты не сомневался — как если бы своими глазами видел: если я посмотрю на надпись «Моя ладья» в солнечном свете, медь окажется чистым золотом. А обшивка — черным деревом. Я даже и не удивлялся ничему. Понимаешь, хотя все изменилось, я не видел, как оно менялось: не то я в первый раз посмотрел невнимательно, не то ошибся, не то чего-то не заметил, не то просто забыл. Так, старый деревянный ящик посередине «Моей ладьи» на самом деле оказался крышей каюты с маленькими иллюминаторами; заглянув внутрь, я обнаружил внизу три койки, стенной шкаф и симпатичный маленький камбуз с холодильником и плитой, а сбоку от раковины, где ее и разглядеть не удавалось толком, из ведерка с дробленым льдом торчала бутылка с салфеткой вокруг горлышка — точь-в-точь как в добром старом фильме с Фредом Астером и Джинджер Роджерс.[142] Изнутри каюта вся была обшита тиковым деревом.
— Нет, Джим, то не тик, — объяснила Сисси. — То ливанский кедр. Понимаешь теперь, почему я не могу воспринимать всерьез всю эту школьную чушь насчет разных мест, и где они находятся, и что в них происходит. Сырая нефть в Ливане, скажут тоже! Кедром, вот чем Ливан богат. И слоновой костью. Я там много, много раз бывала. С мудрым Соломоном беседовала. Меня принимали при дворе царицы Сабы, я заключила нерушимый договор с кносскими женщинами, народом двулезвийного топора, в коем воплощена луна убывающая и луна растущая. Я навещала Эхнатона и Нофретари, лицезрела великих королей Бенина[143] и Дара. Я даже в Атлантиде бываю, где Венценосная Чета наставляет меня тому и этому. Жрец и жрица, они учат меня, как заставить «Мою ладью» плыть, куда мне угодно, даже под водой. О, сколько поучительных бесед мы вели под сводом Пахласса в сумерках!
Это все происходило на самом деле. На самом деле, говорю! А ведь ей, Милт, еще пятнадцати не было! Она сидела на носу «Моей ладьи» перед пультом управления, на котором шкал, переключателей, кнопок, стрелок и датчиков было не меньше, чем на бомбардировщике В-57. И выглядела по меньшей мере на десять лет старше. Да и Ал Копполино тоже преобразился: теперь он смахивал на портрет Фрэнсиса Дрейка (я такой в книжке по истории видел) — с длинными локонами и остренькой бородкой. И одет он был под стать Дрейку, вот разве что без брыжей, в ушах — рубины, пальцы унизаны кольцами; и ему тоже было уже не семнадцать. Тонкий шрам пролегал от левого виска вниз мимо глаза и до скулы. А еще я видел, что под тюрбаном волосы Сисси были заплетены в сложную, прихотливую прическу. С тех пор я ее не раз видел. О, задолго до того, как в моду вошли «французские косички». Я ее видел в музее «Метрополитен», на серебряных скульптурных масках из африканского города Бенин. Они ужас до чего древние, Милт, им много веков.
— Я знаю немало других мест, принцесса, — молвил Ал. — Я покажу их вам. О, поедем в Ут-Наргай, и в дивный Селефаис, и в Кадат в Холодной пустыне — это страшное место, Джим, но уж нам-то бояться нечего; а потом мы отправимся в город Ултар, где принят благой и прекрасный закон: ни мужчине, ни женщине не дозволено ни убивать, ни обижать кошек.
— Атланты, они обещали в следующий раз научить меня не только под водой путешествовать, — произнесла Сисси глубоким, нежным голосом. — Они говорят, усилием мысли, и воли, и веры можно заставить «Мою ладью» вознестись ввысь, в небеса. К звездам, Джим!
Ал Копполино нараспев повторял названия: Катурия, Сонна-Нил, Таларион, Зар, Бахарна, Нир, Ориаб. Все до одного — со страниц его обожаемых книг.
— Но прежде чем ты отправишься с нами, ты должен выполнить одно последнее условие, Джим, — промолвила Сисси. — Отвяжи веревку.
Так что я сошел с трапа «Моей ладьи» на причал и отвязал витое золотое вервие. В нем переплелись воедино золотые и серебряные нити, Милт; оно струилась сквозь пальцы, как живое; знаю я, каков шелк на ощупь — крепкий и скользкий. Я думал об Атлантиде и Селефаисе и о путешествии к звездам, и все это смешалось в моей голове с выпускным вечером и с колледжем, потому что мне повезло поступить в Колледж Своей Мечты — и о, что за будущее меня ждало как юриста — корпоративного юриста! — после того, разумеется, как я прославлюсь на футбольном поле. Вот какие планы строил я в те стародавние времена. И в каждом из них был стопроцентно уверен, так? В противовес тридцатипятифутовой яхте, при одном только виде которой Джон Д. Рокфеллер позеленел бы от зависти, и сторонам света, где никто никогда не бывал — и никогда уже не будет. Сисси и Ал стояли на палубе надо мною, оба как будто вышли из фильма — прекрасные, грозные, чуждые, — и внезапно я понял: я с ними не хочу. Отчасти из-за несокрушимой уверенности: если я когда-либо хоть чем-то обидел Сисси — и я имею в виду не пустячную ссору или разногласие, из-за которых люди друг на друга дуются, но настоящую, кровную обиду, — то я, чего доброго, окажусь в протекающей лодке с одним веслом посреди Тихого океана. Либо просто-напросто застряну на пристани в Сильверхэмптоне. Подлости в Сисси не было ни на йоту; по крайней мере, я на это надеялся. Я… Наверное, я не считал себя достойным поехать с ними. А еще — было что-то в их чертах, и у того и у другого, но особенно у Сисси, — словно облака, словно туманы, из ниоткуда наплывали другие лица, другая мимика, другие души, другое прошлое и будущее, другие виды знания, и все они подрагивали, изменялись, точно текучий мираж над асфальтом в жаркий день.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});