Вернон приписывал чрезмерное усердие Дарлы ее желанию вызвать в нем чувство гордости. Жена не хочет, чтобы он когда-либо пожалел о том, что не женился на ком-либо побогаче. Вернон уверял ее днем и ночью, что лучше жены на свете быть не может. Ни одна женщина, ходящая по земле, не могла бы до такой степени воодушевлять мужчину. Он чувствует себя среди друзей и в обществе королем.
Впрочем, Вернон видел на горизонте две тучи, грозящие омрачить его домашнее счастье. Несмотря на все их старания, Дарла пока не забеременела снова (хотя то же относилось и к Пикси с Беатрисой), что невольно наводило Вернона на мысль о «проклятии Толиверов», каким бы смехотворным это ни казалось. Второй мрачной тучей висело над ним разочарование в сыне. Майлзу уже исполнилось четыре года. В его возрасте Вернон с радостью проводил дни напролет с отцом на землях Сомерсета. Он любил, когда работники на плантации с ним панькаются, обожал есть арбузы прямо с баштана, ухаживать за животными и играть с негритятами. Но больше всего маленький Вернон любил ездить со своим отцом в поля. Так же было и у его отца с дедом. Приезды же на плантацию Майлза кончались слезами и детской истерикой спустя несколько минут после того, как Вернон снимал сына с фургона. Каждая попытка уговорить его немного расслабиться и повеселиться вызывала водопад жалоб и слез. Майлз не любил сидеть в седле. Лошади его пугали. Кожа натирала ему ноги. Дети работников казались ему слишком грубыми. От свиней и коз воняло. Солнце палило. Мухи и комары донимали. Майлз вечно был голоден, хотел пить и волновался. Он то и дело просился домой.
– Ребенок просто слишком мал, чтобы относиться к плантации так, как относишься к ней ты, Вернон, – говорила мужу Дарла. – Дай ему время.
У Вернона, впрочем, имелось неприятное предчувствие, не вполне обоснованное, как он сам себя убеждал, что любовь мальчика к земле, которую так любит его отец, со временем не появится. Дарла равнодушно относилась к ежедневной работе и заведенным порядкам на плантации, которую Сайлас Толивер вырвал у дикой природы, а его сын Томас сберег такой большой ценой. Жена выслушивала с вежливостью, но без особого интереса, его рассказы о трудовых буднях на плантации, о событиях, от которых зависело их благополучие. Вернон подозревал, что Майлз в этом отношении пойдет по стопам Дарлы. Что станет с Сомерсетом, если его сын и единственный наследник не захочет пойти по стопам отца?
Но потом одно из облаков развеялось: Дарла сообщила, что беременна.
Глава 97
– Дарла надеется, что родится мальчик, – сообщила Джессика Джереми.
– Девочка в семье – это хорошо, – сказал тот. – Она внесет свежую струю. А кого хочет Вернон?
– Он не против дочери, но наши маленькие девочки имеют плохую привычку умирать молодыми.
– А‑а-а‑а… – произнес Джереми в свойственной ему манере.
Было видно, что больше на эту тему говорить он не хочет. Джессика научилась понимать настроение друга не хуже, чем он – разбираться в «выражении» ее бровей.
– Вернон признался мне, что, если родится девочка, он будет настаивать, чтобы она называла его папой, – сказала Джессика. – Ему не нравится, что Майлз предпочитает называть его отцом. Он говорит, что не настолько стар для такого обращения. Это Дарла научила сына звать Вернона отцом.
– А‑а-а‑а… – вновь произнес Джереми.
– Да уж.
Вновь наступила осень. До конца XIX столетия оставалось три месяца. По всей стране люди с нетерпением ожидали наступления нового века. В бельведере старые друзья часто болтали на эту тему. Джессика сообщила Джереми, которому читала главы будущей книги, что пуристы считают: новое столетие начнется 1 января 1901 года, так как по григорианскому календарю годы считают от одного до ста. Джессика радовалась тому, что прагматики с ними не согласны и считают по древнему астрономическому правилу от нуля до девяноста девяти. Старушка вслух опасалась, что не доживет до нового столетия, если за начало такового принимать 1901 год.
– Не стоит, Джесс, – предостерег собеседницу Джереми.
– Просто констатирую факт, Джереми. Старое тело уже не то, что прежде. Оно дает о себе знать каждое утро, когда я встаю с постели.
– Ну да.
Джереми закинул ногу на ногу. Старик сидел на качелях в бельведере. По его внешнему виду Джессика догадалась, что ее упоминание о неизбежности конца омрачило его настроение. Ей было восемьдесят два года, ему – девяносто три. Джессика переменила тему разговора. Она получила письма от Сары Конклин и Типпи. Внешнеторговая палата избрала Сару в числе других представлять «женщин Бостона минувшего столетия». Типпи запустила в производство новую линию одежды для передовых женщин, которые в последнее время все чаще и чаще давали знать о себе в обществе. Они хотели быть полезными и независимыми.
– Комфортно, практично и эстетично, – процитировала Джессика описание, данное Типпи своим новым фасонам одежды.
Джереми встретил ее рассказ своим всегдашним «а‑а-а‑а». В конце концов Джессика перешла к тому, из‑за чего прислала старику записку с приглашением встретиться. Женщина потянулась к маленькой коробочке для драгоценностей, которую принесла с собой в бельведер.
– Джереми, дорогой, я хочу попросить тебя кое о чем.
– Все что угодно, Джесс. Ты ведь и сама знаешь…
– Ты мог бы продать это вместо меня?
Джессика открыла крышку коробочки. Внутри лежала изумрудная брошь, которую отец подарил ей на восемнадцатилетие. В глазах старого друга промелькнули узнавание и удивление.
– Джесс! Именно эта брошь была на твоем платье, когда я впервые тебя увидел! – воскликнул он.
– У тебя хорошая память, Джереми.
– Как бы я мог такое забыть?
На долю секунды, как показалось Джессике, его глаза увлажнились. Она перевела взгляд на брошь. Утренний солнечный свет зажег зеленое пламя в серединке камня на ее старой ладони.
– После того вечера я ни разу ее не надевала, – задумчиво произнесла она, – хранила на черный день. Человек, имеющий деловую хватку, сможет выручить за нее немалую сумму.
– Зачем, ради всего святого, ты решила ее продать?
– Мне нужны деньги, чтобы издать мою книгу, мои «Розы». Своих денег у меня недостаточно. Я не смогла заинтересовать ни одного издателя. Никто не согласен заплатить мне за привилегию издать историю наших семей. Кто захочет купить мою книгу? И сейчас не то время, чтобы просить денег у Томаса.
– А‑а‑а… Джесс, – Джереми взял брошь из коробочки и с восхищением стал разглядывать драгоценность. – Красиво… Редкая штучка. На праздновании дня твоего рождения эта вещица выглядела просто изумительно. Почему бы тебе не оставить брошь себе, а я заплачу за издание твоей рукописи?