Читать интересную книгу Учебник рисования, том. 2 - М.К.Кантор

Такой анализ произведений вульгарен - нельзя разъять целое на составные части. Микеланджело пользуется тем цветом, какой ему необходим, а если бы Эмиль Нольде однажды попробовал усложнить свой рисунок, то куда бы он поместил свои бурные мазки? Более того, всякий художник обладает собственным рисунком и собственным цветом - именно их нерасторжимый сплав и делает этого художника неповторимым. Так особенный рисунок Ван Гога дополняет особенный цвет Ван Гога.

И однако никакая практика не в силах отменить наличие природы, где совершенство рисунка, цвета, композиции и замысла явлено безусловно. Никакие примеры не могут затмить главного примера, и присутствие того главного художника, которого именуют Творцом, заставляет думать, что соединение объективных совершенств возможно. Всякий художник полагает, что, коль скоро однажды это единение случилось, оно может состояться снова - в принципе, основания для такого рассуждения есть.

В свете сказанного, любопытно было бы узнать мнение главного Творца о своей работе; из сохранившихся свидетельств известно, что он часто выражал недовольство. Многое действительно получилось убедительно: цвет, безусловно, хорош, и рисунок выполнен исключительно. Что касается замысла - он прекрасен. Возможно, композиция была неудачной. И художник не оставляет усилий, он улучшает ее постоянно - результаты не потрясают, но работа идет.

Всегда можно сделать что-то еще. Последнее слово еще не сказано. Любая гармония есть лишь временное равновесие противоречий - скоро оно будет утрачено. Картина Брейгеля «Нидерландские пословицы» учит нас этому: гармония мира есть набор неправильностей, не больше. Такая гармония вечной быть не может. Работу следует продолжать, не обольщаясь достигнутым результатом. Величие замысла регулирует работу художника.

Глава тридцать седьмая

СУД СОЛОМОНА

I

Поскольку Соломон Моисеевич был занят только собою и человечеством, а окружающие не соответствовали ни той, ни другой дефиниции, к посторонним людям он был скорее равнодушен. Однако мир нуждался в помощи, а мир, как его ни крути, состоял из людей: с этим противоречием сталкивается всякий мыслитель. Желание добра и справедливости было столь велико, что Рихтер вступал в контакт с каждым, желая укрепить в вере и дать совет. Будучи от природы сентиментален, Рихтер готов был сострадать - но стоило углубиться в переживания, как выяснялось, что объект сочувствия не представляет человечества в целом. С некоторой досадой Соломон отворачивался от конкретного случая, понимая, что общего положения дел не поправить. Некий прок в переживаниях все же был: хотя повод ничтожен, но чувство сострадания переадресовывалось всему человечеству. Каждый новый пример горя усугублял общую картину - и подтверждал диагноз. Обыкновенно, беседуя с родственником или знакомым, который оказывался в нужде, Рихтер давал понять, что не только потерпевший, но прежде всего Рихтер расстроен случившимся. Полагаю, что следовало бы сделать то-то и то-то, - говорил он пострадавшему, имея в виду не столько данную невзгоду, сколько ход событий в целом, - и если вы не сделаете, я буду переживать.

Надо бы пригласить врача, - внушительно говорил Рихтер, и больной испытывал неловкость. Ему самому не могла в голову прийти столь очевидная истина и, уж точно, не получилось бы сформулировать ее так убедительно. Вызвать врача - для Рихтера было настоятельной потребностью: весь мир нуждался во враче. И окружающие халатностью своей дополнительно ранили Соломона Моисеевича.

Так, для него сделалось неприятным открытием, что его родственница Инночка, достигнув сорока пяти лет, остается незамужней особой с неустроенным бытом. Услышав об этом от Татьяны Ивановны, Рихтер расстроился; лицо его выразило ту степень неприятия вещей, которая плохо сочетается с хорошим настроением.

- Но почему она не захотела выйти замуж? - Соломон Моисеевич поднял брови? - Допускаю, брак накладывает некоторые обязательства. Ей пришлось бы стирать, и даже, вероятно, мыть полы. Я допускаю это. Вероятно, ей пришлось бы готовить пищу. Конечно, это отвлекает, мешает сосредоточиться на главном.

- Когда это брак тебе мешал? - заметила Татьяна Ивановна. - Ты разве в магазин ходил?

- Кха-кхм, я, безусловно, не раз бывал в магазинах, твой упрек дик, - сказал Соломон Моисеевич, - я видел магазины и прекрасно их себе представляю. И потом - зачем самим ходить в магазины? Следует пригласить домработницу - сердечную женщину вроде той, которую я встретил, гуляя в парке. Молодая девушка, в сущности, кхм, ребенок, - ее зовут Анжелика. Интеллигентный человек, аспирантка.

- Знаю я этих прошмандовок, - сказала Татьяна Ивановна, - если ты аспирантка - в библиотеке сиди, а по кустам не шастай. А Инночка и рада бы замуж, да кому нужна?

- Инночка привлекательная особа, - заметил Рихтер, - полагаю, дискуссии, которые мы некогда вели, сформировали ее личность. Да, кхе-кхм, сформировали.

- Вены на ногах, без очков газету не прочтет. Люди жену берут, чтоб щи горячие кушать, а не по аптекам ночью бегать. И тоскливо же ей вечерами: ни деточек нет, ни внучков. Телевизор, что ли, смотреть? Так ведь кажут одну мерзость - про ворюг. Жалко девку. Это тебе не Зоя Тарасовна, у которой с жиру слюни текут. То, понимаешь, Гульфик Хабибулевич плох, подавай Татарникова! А то - Татарников плох, верните Хабибулича! А нашей-то девке не надо ничего. Мне Пашенька рассказывает, как она живет. Сейчас, правда, ее кобель к себе водит кривозубый. Как бишь его, - Татьяна Ивановна вечно путала фамилии, - Сраков? Или Сукин?

- Струев, - сказал Соломон Моисеевич, - мой ученик, кхе-кхм.

- Таскается к Спрутову. Ему что, у него таких рота. Денжищ куча - что стоит помаду купить, приманить дуру. Ну, я считаю - пусть хоть об него погреется. Человеку надо, чтобы его согрели.

- Согрели? - спросил Соломон Моисеевич. - Так она больна? До этого дошло? Температура? В этом случае - я настаиваю на своем мнении - следует обратиться к врачу. Замужество желательно, но врачебной помощью манкировать не следует.

Татьяна Ивановна махнула рукой - что толку говорить? Если женщина под старость оказывается никому не нужной, чья в том вина? Режим коммунистический, что ли, виноват? И либеральные новации ни при чем. Говоря о судьбе Инночки, каждый испытывал одни и те же чувства: разве я примером своим, думал всякий человек, не сделал от меня зависящее, чтобы показать, как надо жить? Разве не видела она, как я стараюсь, устраивая свой быт, - и в том числе, между прочим, для того, чтобы дать ей урок. Разве ради себя одного я потею, приобретая кооперативную квартиру, выполняя супружеский долг? Что мешало этот урок усвоить? Схожие чувства испытывал просвещенный мир, глядя на Россию: что мешало тебе, нелепая страна, жить пристойной жизнью? Говорили не раз - погляди, как люди живут! Смотри, и советовать перестанем - какой прок? Подобно России, Инночка пробуждала в окружающих не сочувствие, а тревогу. Одинокая женщина вызывала (пока была молода) опасения: того и гляди, уведет чужого мужа, окрутит неопытного мальчика. Мария Ивановна (сестра Татьяны Ивановны) в свое время настрого предупреждала сына, Сашу Кузнецова, избегать встреч с этой женщиной. Смотри, говорила Мария Ивановна, окрутит тебя кошка драная. Вцепится, не оторвешь. Саша Кузнецов, впрочем, мог не опасаться домогательств - романтическая Инночка не интересовалась мужчинами без высшего образования. Претенциозность также ставилась ей в вину. Ишь, говорила Татьяна Ивановна, переборчивая. Чем Сашка нехорош? Эвон! Образование ей подавай! Так доучится до пенсии. Время шло, и пенсия неотвратимо приближалась. В крошечной квартире на окраине, на мерзкой улице, носящей название Аминьевское шоссе, жила Инночка, и Соломон Моисеевич, когда заходила речь об Инночке, расстраивался. И без нее хватало проблем.

Все пошло вкривь и вкось, каждый отдельный случай лишь подтверждал общую беду. Стоило открыть газету, да что там газету, стоило открыть форточку - и беды мира заполняли комнату. Ураганы, землетрясения, инфляция, войны, эпидемии - все одно к одному. Человечеству следовало как можно скорее произнести заветное слово, чтобы вновь спрямить пути истории, - но слова не было. Найдется ли новый пророк, способный указать людям пути? Нет, не находилось такого: все больше вертлявые юноши в оранжевых галстуках да толстомордые экономисты с вороватым взглядом. Время шло, кризис охватывал мир, и Рихтер не мог этому помочь. Он в бессилии сжимал и разжимал пальцы - и смысл истории валился у него из рук. Но не было иных рук, кроме его рук, чтобы этот смысл удержать, - и Рихтер поднимал взгляд к небу и ждал знака.

Каждая минута его времени была отдана вопросу спасения мира - если он не реагировал на посторонних, то ради их же блага. Как говорил дедушка Жиля Бердяеффа, если человек испытывает голод, то это проблема биологическая, а если испытывает голод его сосед, то это становится проблемой нравственной. Но если все человечество разом - вот о чем любопытно было бы спросить дедушку Бердяеффа - испытывает голод, холод и растерянность, к какой категории проблем отнести эту? По всей видимости, эта проблема религиозного характера. И Соломон Рихтер, глядя в окно на пустое небо истории, беседовал с Богом.