по натуре он был человеком холодным и суровым. Руби охотно могла вообразить, что он приложил бы все силы, чтобы достать для неё лучших врачей и лучшие лекарства — но не могла представить его таким, какими видела теперь их.
Это отчего-то было раздирающе больно, но она совсем не могла понять, почему.
Первым о её присутствии в комнате вспомнил Дерек — он всё ещё перебирал в голове вопросы «что я могу сделать прямо сейчас?» и припомнил, что Илмарт так и разгуливает в куртке на голое тело — поскольку рубашка его пошла на повязки.
Осознав, что у него есть дело, Дерек резко встал, нашёл глазами Илмарта — тот теребил косяк двери — подошёл и сказал:
— Ключ от твоей комнаты?
Илмарт, явно не вникая в то, кто и зачем спрашивает, машинальным движением достал ключ из кармана и передал Дереку.
Тот было собрался сам и пойти — но как раз вспомнил, что есть, кого послать.
— Руби! — почти обрадованно позвал он — уходить категорически не хотелось, потому что сердце было сжато тревогой за Олив и, казалось, если уйти сейчас — с Олив непременно произойдёт что-то непоправимое.
Руби подняла на него удивлённый взгляд.
Дерек подошёл, отдал ей ключ и спросил:
— Где комната Илмарта в университете, знаешь? — она кивнула — Сходи, пожалуйста, принеси ему рубашку.
Она снова кивнула и тихо вышла.
Достигнув места назначения, быстро нашла в шкафу рубашку — Илмарт был аккуратен, и поиски не представляли никаких проблем, — и уже хотела было отправиться назад, но внимание её привела карта, разложенная на столе.
Это не было странно — везде, где Илмарт жил или работал, рано или поздно заводились карты, и везде, где они уже завелись, их вскоре становилось всё больше и больше. Руби подошла к столу потому, что карту узнала — это была одна из тех, над которой они работали вместе, Руби хорошо её помнила, как помнила и вообще любую их карту — для неё они и впрямь отличались характерами.
Ныне эта карта выглядела ужасно: вся в неровных пятнах, потёртая, изгвазденная не пойми-чем. Руби потрясённо сморгнула, ужасаясь этому кощунству — как если бы перед нею был смертельно избитый человек.
Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что с карты тщательно удалены все её рисунки — где-то стёрты, где-то размыты, где-то почти срезаны. Толстый качественный пергамент позволял работать слоями, но, конечно, не был рассчитан на такое варварство — места, на которых ранее располагались рисунки, некрасиво, болезненно выделялись.
Невольно вскрикнув, Руби схватилась было за карту, не чувствуя, что по щекам текут слёзы, — так мучительно оказалось видеть этот почти живой в её глазах объект… искалеченным.
Не веря глазам, она провела по карте пальцами. Стёртые места мерзко кололи кожу.
Руби задрожала; прижала ладонь ко рту, сдерживая рыдания.
Она с несомненной ясностью осознала, почему он так поступил.
Она прекрасно представляла себе, что и ему искалеченная карта принесла столько же боли, сколько и ей, — и вообразила, насколько же отвратительны были ему её рисунки, если он своими руками сотворил такое надругательство над собственным созданием.
Ей сделалось так нестерпимо больно, будто он не рисунки сдирал — а слоями сдирал с неё кожу, мышцы, покровы внутренних органов.
Единственная мысль, которая билась у неё в голове в этот момент, — «Лучше бы я сегодня умерла!»
…она сама не помнила, как добрела обратно до больницы и принесла рубашку, что говорила там и как шла домой.
Всё, на что ещё хватило её сил сегодня — это написать отцу с просьбой приехать так быстро, как он сможет.
Потому что ей казалось, что она не выдержит тут теперь и дня.
8. Зачем даны человеку мозги?
Олив пришла в себя к вечеру. Врач никого не хотел к ней пускать — она была слишком слаба от потери крови, и ей, совершенно точно, не нужны были сейчас эмоциональные встряски, — но совладать с беспокоящимися друзьями не смог.
Дерек умело и проникновенно высказался о том, что любовь и дружба в любой болезни необходимы не меньше, чем лекарства, — и так успешно сочетал в своей речи постулаты родной веры с анжельской, что врач слегка подзавис.
Райтэн просто и спокойно добавил, что, ежели их не пустят добром, они возьмут больницу штурмом. Хотя из оружия у всех у них были разве что припрятанные ножи, а за спинами явно не разместился подготовленный отряд, врач нервно сглотнул: ему припомнились многочисленные боевые подвиги родственников Райтэна. Штурм больницы вполне вписывался в этот ряд.
Илмарт ничего не сказал, но посмотрел так, что врач счёл за лучшее отойти, вяло пробормотав что-то о том, что поддержка близких, конечно, очень важна.
Визит пришёлся очень кстати: Олив была весьма дезориентирована и напугана. Ей на всякий случай прикрыли повязкой не только повреждённый глаз, но и здоровый, опасаясь, что она, разглядывая что-то здоровым, будет рефлекторно двигать и больным, что может усугубить его плачевное положение.
Олив не страшила боль — её она терпеть умела — но вот эта невозможность видеть просто сводила её с ума, действуя на нервы. Она не могла теперь оценить степень безопасности своего окружения, не могла сориентироваться в том, откуда может прийти опасность и, соответственно, не могла подготовиться к ней.
Доверие никогда не было сильной стороной Олив: она предпочла бы всё контролировать лично, чем полагаться на служащих больницы.
Приход друзей её успокоил и ободрил, потому что они на три голоса её заверили, что сразу, как это будет возможно при её состоянии, её перевезут к Тогнарам — Кайтэнь вполне могла справиться с уходом. Олив так воодушевилась, что заявила, что готова сама идти прямо сейчас — тут, к сожалению, визит пришлось прервать, потому что она и впрямь порывалась встать, и успокоить её удалось только обещаниями врача, что, ежели за ночь ей не станет хуже, он лично сопроводит её завтра же на новое место.
Постояв у дверей больницы, трое друзей помолчали, похлопали друг друга по плечам и разошлись: Илмарт — к себе в университет, Райтэн — домой, а Дерек…
Дерек домой не пошёл, потому что существовала вероятность, что там он встретит Магрэнь — у неё был ключ — а встречаться сейчас с Магрэнь ему не хотелось, как и обижать её, выпроваживая из дома без объяснений.
Он просто бродил по улице, пиная камни, пока, наконец, не забрёл в узкую подворотню за портовыми складами. Сев там на какое-то бревно, он мучительно