с Мансуровыми шла, так и дальше пусть сидят.
– В завершение дел с Мелентьевым, получил я кое-какую виру, – начал я разговор о делах, когда мы с Липатовым уединились в его кабинете после обеда. Кроме нас двоих там ещё присутствовал пыхтящий самовар с целым иконостасом медалей на надраенном боку.
На стол я выложил привезённые бумаги, полученные от князя Обдорина.
Купец все документы рассматривал дотошно, словно стряпчий какой. Одну бумаженцию и вовсе принялся было ногтем скрести, но тут же опамятовал, виновато глянув на меня.
Липатова мне уже приходилось удивлять, но сегодня я видимо пошёл на рекорд.
– По пристани никаких иных бумаг нет? – поинтересовался он, изучив документы, и взяв приличную паузу на размышления, – И, кстати, сам-то откупщик жив ли? Не признают, случаем, бумаги поддельными?
– В Имперскую службу безопасности я передал его живым и почти здоровым. Что там с ним дальше будет, мне не очень интересно, – я постарался изложить купцу своё видение проблемы максимально холодно, и это у меня получилось, судя по тому, как он дрогнул плечами.
Нет, купцы всё-таки не те люди, которые могут жёстко решать проблемы. Им проще деньгами вопрос урегулировать, чем лезть в конфронтацию не пойми к кому.
А я Боярин. Граф. Пусть и не из первых, но для того же Липатова обязан показать, что за своих людей я стеной встану и готов на резкие поступки.
Без сомнения, Мелентьев, для купцов Камышина был весьма значимой фигурой, но я вот его сожрал и не подавился.
Может, ещё и с прибылью выйду из непростой ситуации.
Указ государев вчера газеты опубликовали. Половину зерна каждому купцу велено казне продать по рубль двадцать за пуд для пшеницы первого сорта и по девяносто копеек за пуд ржи.
Кстати, удивляет меня эта традиция. Всё вокруг измеряют в тоннах и килограммах, а зерно почему-то всегда в пудах идёт.
Как мы прикинули с Липатовым, совсем без прибыли мы не останемся, но и доходов тех, что ожидали, не увидим.
– Хлебных пристаней на всю Волгу у нас четыре. Наша, после Самарской, на втором месте стояла, на чуть-чуть отставая. Откупщик менее года назад эту пристань у купца первой гильдии Аристархова отсудил. Как уж и что у них сложилось, точно не скажу. Знаю только, что купцу каких-то документов не хватило, чтобы отстоять свою правоту. Говорят, сгорели они вместе с его загородным домом. Аристархов сам через месяц инфарктом умер, так ничего никому не рассказав, а откупщик чванлив был изрядно. Если до кого из нас и снисходил, то слова через губу цедил, словно с официантом в ресторане разговаривает. Может из-за манеры Мелентьева разговор вести, а может и по другой какой причине, но за год пристань камышинская в заметный упадок пришла. С виду всё как прежде, а оборот уже не тот, что при Аристархове был. Купец-то душой за дело радел, а откупщик… – Липатов лишь рукой махнул, огорчённо крякнув, и потянулся к самовару за очередной порцией кипятка.
– Так я не понял. Пристань дело выгодное или продать её стоит? Опять же, если продавать, то по какой цене? – у меня ещё были вопросы, но пришлось их придержать. У Липатова вдруг ходуном заходили руки и он резко закрыл краник самовара, расплескав перед этим из стакана воду на скатерть.
– Пристань продать? – спросил он у меня свистящим шёпотом, схватившись одной рукой за сердце, – Пристань…
– Да что случилось-то? С сердцем плохо? – подскочил я со стула, готовясь звать кого-нибудь на помощь.
– Оставь, пустое. Отлегло уже. Вроде же и знаю, что далёк ты боярин от дела купеческого, вот только постоянно забываю, насколько далёк. На твоём языке попытаюсь объяснить. Представь, что досталась тебе случаем одна из башен кремлёвских. За сколь ты её продашь?
– Башню? Кремлёвскую? – вытаращился я на Липатова. Затем заметил ухмылку купца, и тут же понял, что свои вопросы я задал примерно тем же тоном, что и купец, когда про пристань спрашивал. Чисто я спопугайничал, выходит.
– Вижу, дошло. Для волжских купцов Хлебная пристань такое же значение имеет, как башня Кремля для дворянства. Слишком много по ней вопросов на доверии построено. А уж сколько интересов переплетено, враз и не сосчитаешь.
– Тогда заглянем сегодня туда, а разговор на вечер перенесём. Что с остальным делать будем?
– На состояние посмотрим и определимся. Хотя про мельницу я только похвальные отзывы слышал. Единственная она в княжестве, что может одиннадцать сортов муки выпускать, – заторопился Липатов, собирая документы со стола, – Боюсь, за день не обернёмся даже мельком всё осмотреть.
– А я и не тороплюсь в этот раз никуда, – вдруг брякнул я неожиданно для самого себя.
На самом деле, как так не тороплюсь. Дел невпроворот.
Точно общение с дочками купца мне мозг расплавило. Изначально я планировал задержаться в Камышине не больше, чем на пару суток.
Головой прекрасно понимаю, что мне никак нельзя с ними даже мимолётный роман себе позволить. Нет, девчонки хороши, тут спора нет, но и Липатов в них души не чает, а человек он старой закалки, никаких легкомысленных отношений между нами не позволит. А мне тут как раз не так давно глаза на первую жену раскрыли, что нужна она из высокородных. И словно в воду племянница Императора глядела, когда про дочку купеческую говорила. В моём случае всё обстоит гораздо хуже. Ровно в два раза, так как близняшки ни за что не захотят расставаться.
Похоже я докопался до истинной причины, которая объясняет решительность их сегодняшнего поведения. Обратите внимание, сам додумался о логике девичьих поступков. Подвиг, можно сказать. Тетушка вправе мной гордиться, впрок её уроки пошли.
Логика у дочек купца, на мой взгляд, оказалась на удивление проста. Раз они не хотят друг с дружкой расставаться, то и мужа им надо искать одного на двоих. А кто у нас на такое непотребство право имеет? Правильно, Одарённые. И тут как раз я, весь из себя для такого дела подходящий.
С моей точки зрения то, что привилегия на многожёнство законом дана только для Одарённых, глупость несусветная. Хотя, простой народ и без этих привилегий неплохо обходится. Помнится, у нас в селе чуть ли не через дом по две, а то и по три бабы при одном мужике жили. И кого не спроси, откуда вторая взялась, ответят, что свояченица-погорелица к родне приехала, да и прижилась. Даром, что по двору детишки бегают чёрненькие и рыженькие, в цвет жены и свояченицы, так ещё и мужик, в усы посмеиваясь, всех их своими кличет и