Читать интересную книгу Красно-коричневый - Александр Проханов

Хлопьянов, приседая и падая, разворачиваясь в падении на пятке, проехался по асфальту, вжимаясь в узкую щель между ребристым цветочным вазоном и двумя вповалку лежащими телами. Этим моментальным военным броском он спасся от автоматов, стрелявших через улицу, сверху, но в падении, подныривая под чье-то рыхлое недвижное тело, он ожидал удара из близких окон, из-под бетонного козырька, где застрял нелепый грузовик.

И оттуда, из темной глубины, ударили красно-желтые факелы, затрепетали вокруг грузовика, ожгли наседающую толпу, животы, груди, лица. Люди валились, обнимали воткнутые в них штыри, пытались их выдернуть. Хлопьянов близко от себя увидел Клокотова, изумленного, хватающего свою пробитую грудь, в которую продолжал погружаться тонкий пульсирующий огонь. Пятерня Клокотова, которой он хватался за грудь, была без двух пальцев, оторванных пулями, в груди лохматилась черная дыра. Все с тем же изумленным лицом Клокотов рухнул навзничь, его согнутая в колене нога помоталась, распрямилась, опала.

Хлопьянов испытывал ужас, беспомощность, непонимание, ненависть, панику, преодолевая все это инстинктом военного человека, который моментально схватывает всю многомерную, смертельно опасную действительность, выбирая в ней одну-единственную, спасительную для жизни возможность. Она состояла в том, чтобы не шевелиться, прижаться головой к ребристой бетонной вазе, заслонявшей от стреляющей стеклянной стены, а остальным телом вплотную приникнуть к двум, уже мертвым людям, из-под которых вытекала какая-то бесцветная, прозрачная жидкость.

Кругом кричали, визжали, бежали врассыпную, роняли плакаты, шапки, сумки. Поскальзывались, получали пули в кости и мякоть, ползли, волоча перебитые ноги, пытались избежать секущих искрящих ножниц, выпасть из огненного фокуса, куда сходились долбящие пунктиры огня. Улица покрылась раскаленной плазмой. От бетонных плит отлетали ломкие, под разными углами, траектории.

Семеня на каблуках, бежала молодая кричащая женщина, тянула за собой упиравшегося мальчика. Упала, уродливо заголяя толстые ноги. Мальчик пытался ее поднять, хватал ее руки, голову, а потом, отброшенный невидимой, ударившей в него силой, опрокинулся и замер.

Молодой гибкий парень по-кошачьи катался на земле, уклоняясь от попадавших в асфальт пуль. Обманывал стрелка, откатывался от места, куда тотчас вонзалась пуля. Стрелок угадал его хитрость, переждал, и когда комок мускулов, хрящей и костей перекатился в сторону, вонзил в цель накаленную иглу. Убитый парень разом распустил свои сжатые мускулы, опал, словно из него вышел воздух, плоско лежал на асфальте.

Бородатый старик в брезентовом плаще ковылял, косолапил, а потом упал на костлявые колени, уперся руками в землю, медленно стал клониться, пытаясь коснуться лбом асфальта, как молящийся на коврике мусульманин. Не коснулся, бесформенно завалился на бок.

Здоровенный мужчина в бушлате и пластмассовой каске полз, волоча несгибавшуюся ногу в черном сапоге. Казалось, он тянет за собой бревно. Кругом него в сумерках летали красные смертоносные светлячки.

Мелькнула мгновенная мысль – кинуться к Клокотову, вытащить его живого или мертвого, из-под огня. Но там, где тот лежал, воздух расщеплялся на множество гаснущих атомов, искрило множество бенгальских огней, и двигаться туда было бездумьем и смертью.

Среди грохота автоматов, хлопающих из подствольников гранат, среди воя и шарканья разбегавшейся толпы Хлопьянов, побеждая свой ужас, высчитывал, высматривал, выискивал способ спастись и выжить.

Он отмерил длительность огневых налетов. Зафиксировал паузы, во время которых автоматы молчали, стрелки перезаряжали опустошенные магазины. Отметил темные пустоты, куца не впивались огненные трассы, где не лежали вповалку трупы. Дождался краткой, в несколько секунд, передышки, метнулся из-под бетонной вазы, оттолкнулся ногой от вялого мягкого трупа, перескакивая в едином броске смертоносный прогал. У самой его головы, просекая со свистом воздух, ударила и промахнулась очередь.

Он уклонялся от выстрелов, от освещенной фонарями улицы, бежал к темному непроглядному парку, по которому, все в одну сторону, огибая черные деревья, устремились люди. Сквозь голые ветки огромно, натертая ртутью, сияла башня. Торжествовала, глядя из неба на кровавое, совершаемое в ее честь жертвоприношение.

В этом молчаливом беге множества спасавшихся поодиночке людей было что-то древнее, нечеловеческое, животное, как во время наводнения или лесного пожара. Вместе со всеми Хлопьянов бежал, шуршал по траве, спасался от источника смертельной опасности, которая управляла его волей, работающим в беге сердцем. Это сходство с животными, вид торжествующей поднебесной башни остановили его. За спиной продолжали стрелять. Зачехленные, в масках, стрелки, похожие на чертей, расстреливали из автоматов людей. Там лежал его друг с вырезанной в груди дырой. Там лежал длинноволосый оператор. Корчились и истекали кровью раненые. А он, Хлопьянов, ожидавший эту бойню, не сумевший ее предотвратить, убегал, встраивался в молчаливый бег спасавшихся безмолвных животных.

Среди деревьев, уткнувшись в ствол, стояла заглохшая легковушка. В сумерках слабо светились ее зажженные габариты. Какой-то человек в белой рубахе подлезал под днище. Пробегая, Хлопьянов узнал казака-усача с казачьей баррикады.

– Ты что здесь? – наклонился к нему Хлопьянов.

– Ах… ли… – ответил казак, всматриваясь в Хлопьянова и тоже его узнавая.

– Где генерал?

– Ах… его знает…

– Где сотник Мороз?

– Ах… его знает…

– А ты здесь что?

– Ах… ли…

Наощупь, ключом, казак отвинчивал крышку бензобака. Схватил целлулоидную флягу из-под «пепси», сунул ее под днище, где зажурчала невидимая струя и едко пахнуло бензином.

– Подай вон ту! – приказал казак, указывая на вторую, лежащую на траве флягу.

Он наполнил вторую емкость, завинтил крышку в баке, вылез из-под машины, в белой рубахе, с крестом на открытой груди, перепачканный землей, охваченный бензиновым духом.

– Что хочешь? – спросил Хлопьянов, видя сквозь деревья сияющую грозную башню, перекрестья трассеров, тени бегущих людей.

– Сжечь на х…! – сказал казак, запихивая в горловину фляги носовой платок, пропитывая его бензином. – Забросать их на х… бутылками!..

Хлопьянов почувствовал, как его отдельная, обреченная на уничтожение жизнь обретает опору, выпадает из лесного животного бега, наполняется человеческим рассудком, ненавистью и отпором.

– Спички? – спросил он казака, вытаскивая из кармана свой носовой платок. Свил его жгутом, втиснул в узкое горло фляги. Встряхнул, чувствуя, как просочился бензин. – Спички есть?

Казак вынул коробок, разломил его надвое. Протянул Хлопьянову шершавую шкурку и несколько спичек.

– Айда краем… Сбоку зайдем… Там у них мертвая зона… – И пошел вперед, держа наотмашь бутылку, усатый, с расстегнутой грудью, с крестом, пропуская мимо себя безликих темных людей.

Хлопьянов последовал за его белой рубахой, повторяя его движения, отведя руку с бутылкой.

Казак уверенно шел, округло и плавно огибая стволы, словно ему не раз приходилось бросать бутылки с бензином, поджигать бронетехнику, вражеские огневые точки. Хлопьянов не имел навыков метания бутылок, верил казаку, копировал его движения. Шел следом, вопреки рассеянной убегавшей толпе, стукам очередей, ртутной громаде, чья гипнотическая власть над ним кончилась. Разрушив эту гипнотическую власть, он шел в рост, неуязвимый и ненавидящий.

Приблизились к опушке парка, где кончались деревья и висящий под ними сумрак и начинался травянистый прогал, за которым возвышалась кирпичная торцовая стена, часть стеклянного фасада, откуда недавно стреляли. Теперь стрельбы не было. Под редкими дымными фонарями на асфальте, густо, перед входом в здание, и реже, на проезжей части, лежали убитые, мягкие, дряблые на вид, напоминавшие комья мусора.

Все, что случилось за это краткое время, – таран грузовика, неслышный выстрел снайпера, не замеченное никем падение гранатометчика, налетающее, как смерч, предчувствие беды, огненный шквал, изрезавший, искромсавший толпу, длинноволосый телеоператор, рухнувший на тротуар, Клокотав, захлебнувшийся пулями, животный инстинкт самосохранения, кинувший Хлопьянова к бетонному вазону, звериный скачок сквозь пронизанное очередями пространство, бег по ночному парку, – все это кончилось. Отрезвевший, осознавший случившееся, потерявший среди серых, разбросанных по асфальту комьев убитого друга, не в силах его спасти, не в силах ничего изменить, Хлопьянов прижался к дереву, держа бутылку. Вглядывался в разводы фонарей, чувствуя скольжение прицелов, зрачков, готовых в секунду превратить этот сумрак в плазму огня.

– Сперва к торцу!.. – сипло командовал казак, выделяясь грязным белым пятном среди древесных стволов. – Потом вдоль стены к стекляшке!.. Кидаем, и обратно, тем же путем!.. Хрен они нас достанут!.. Айда!..