в соборе Святого Бавона… – зеленые глаза женщины ласково посмотрели на него:
– Богоматерь в алтаре похожа на меня, удивительное дело. Хотя теми годами я еще сидела в Британии, сопротивляясь попыткам Регентского совета выдать меня замуж за очередного претендента на земли Экзетеров… – она вздохнула:
– Что было, то прошло. Но этот рисунок, если он когда-нибудь, появится на свет, я у тебя заберу, мастер Ян… – он склонил голову набок:
– Именно так, – наконец сказал художник, – я тебя и напишу. В тазу, в полный рост. Служанку с полотенцем я нарисую, невелика работа. Но мне интересна именно ты, Марта… – он коснулся маленькой, плоской груди. Женщина улыбнулась, показав белые зубки:
– Как у твоей Мальты… – ван Эйк кивнул на мирно дремлющую собачку, – или у кошки, которых так любит герцогиня Изабелла. Она не ревновала, когда Филипп подарил тебе песика… – Марта хихикнула:
– Своим действительным любовницам Филипп преподносит земли и замки. Собачка для дамы, выполняющей его деликатные поручения, ерунда по сравнению с этим. С Изабеллой мы дружим… – она посерьезнела, – ее единственный мальчик всего на пять лет младше Маленького Джона… – Ван Эйк подумал о распоряжении Регентского совета, подтвержденном наконец-то недавно коронованным королем Британии, Генрихом Шестым:
– Она может видеться с сыном раз в год, и только в Британии, под присмотром охраны и представителей царствующего монарха. На охоте или прогулках мать и ребенка сопровождают стражники… – Марта не любила говорить о гибели мужа при осаде Орлеана и ее последующем заключении в Банбери:
– Замок возвели сто лет назад, – заметила она, – тогдашний Экзетер сражался с Черным Принцем. Получив от него в награду холм и окружающие угодья в Банбери, герцог выстроил эту громадину. У него водилось кое-какое золото в кармане, но протопить такое сооружение совершенно невозможно. Мы с Джоном ютились в паре спален. Малыш тогда едва начал лепетать… – не достигнув двух лет, наследный герцог Экзетер перешел под опеку Регентского совета:
– Ко мне прислали делегацию лекарей, – Марта скривила губы, – они меня всю ощупали и заявили, что кормление грудью, на которое я ссылалась, ложь. Они настаивали, что я хочу увезти ребенка на континент. Они, видишь ли, считали, что я шпионю на короля Карла, что я его любовница… – Марта фыркнула:
– Что за чушь! Я его старше на тринадцать лет, он меня называл тетушкой… – ван Эйк все смотрел на женщину:
– Но ты служила курьером, – утвердительно сказал он, – связывалась, от имени англичан с французами и наоборот… – Марта закатила глаза:
– Не я, а покойный Джон. Он выполнял тайные миссии, я только была на подхвате, что называется… – завернувшись в полость, она присела на подоконник маленького, в мелких переплетах окна. Женщина ахнула:
– Смотри, мастер Ян, настоящая метель… – художник невольно улыбнулся:
– Она всегда меня так называет. Но ведь я сам подписываю картины без имени, просто: «Как я смог»… – за окном кружились мягкие хлопья снега. Зевнув, клацнув зубами, собачка зарылась глубже в шкуру. Подойдя к Марте, ван Эйк обнял ее:
– Будет белое Рождество… – он зарылся лицом в пахнущие жасмином волосы, – но мы с тобой увидимся после нового года… – он помолчал:
– У вас в Новгороде, наверное, часто суровые зимы… – она потерлась щекой о его плечо:
– Почти всегда. У вас в Новгороде… – повторила Марта, – я не думаю так о Руси. Я оттуда уехала шестнадцатилетней девчонкой, а прошлым годом мне исполнилось тридцать. Но мой старший брат жив, у него семья, дети… – она вздохнула:
– Может быть, мы с ним когда-нибудь увидимся. Он приезжает в ганзейские города по торговым делам… – она оживилась:
– Зато в феврале я окажусь на тосканской вилле, под расцветающими деревьями… – ван Эйк нарочито строго отозвался:
– Не нравится мне твой итальянский вояж. Герцог Филипп мог выбрать мужчину для переговоров c Козимо Медичи… – Марта пожала плечами:
– Речь пойдет о торговле. Филипп всегда говорит, что, не будь я женщиной, я могла бы стать богатейшим банкиром Европы. Это у меня семейное, – она усмехнулась, – как и любовь к шифрам… – ван Эйк бросил взгляд на переплетенный в телячью кожу том, на столе резного дуба:
– Поэтому ты хочешь, чтобы я украсил раму зеркала на рисунке символами из рукописи… – весело сказал он, – ты днями и ночами над ней сидишь… – по словам Марты, она отыскала зашифрованный манускрипт в подвалах замка Экзетеров. Она кивнула:
– Рано или поздно я разберусь в шифре и создам ключ. Пусть он останется на рисунке, учитывая, что в этот раз я не дам тебе уничтожить набросок… – поднявшись на цыпочки, она поцеловала Ван Эйка куда-то в ухо:
– У тебя даже здесь пятна краски, не только на пальцах, мастер Ян… – ласково сказала женщина, – а что касается итальянской поездки, то она очень кстати. В Абано Терме меня никто не знает, в Венеции тем более. Я сделаю вид, что мой муж остался во Фландрии, что я приехала рожать в Италию. Все знают, что врачи там лучше… – ван Эйк на мгновение забыл, как дышать:
– Когда… – только и сумел сказать он, – весной, да… – под полостью она была вся теплая, хрупкая, как цветок:
– В мае, мастер Ян, – тихо ответила она, – когда придет тепло. Летом я привезу сюда мальчик или девочку. Все посчитают, что я вышла замуж в Италии, что овдовела. Королю Генриху наплевать на моих детей, если они рождены не в браке. Мы поселимся здесь, ты будешь нас навещать, как сейчас… – он обнял стройные плечи:
– Посмотрим, – хмыкнул ван Эйк, – в Венеции походи по тамошним палаццо. Погляди, может быть попадется подходящая мастерская. Там хорошо работать, вокруг много воды. Вода всегда отражает свет. Но с тобой и света не надо, Марта. Ты сама, словно солнце…
Снег кружился над темной водой канала, шпили церквей Брюгге уходили в туманное небо. Марта прижалась губами к пятнам краски на его большой руке:
– Сейчас сварю кофе, – пообещала она, – герцог Филипп только его и пьет и всем рекомендует. Он мне передал мешок от купцов, торгующих с Левантом… – Марта подмигнула ему:
– Я тебе прочту одно старое письмо. Я нашла его в манускрипте, – она указала на стол, – под обложкой. Оказывается, мои предки тоже жили в Европе… – большие часы, с витыми колоннами черного дерева, пробили пять. Луч закатного солнца, пробившись из-за туч, блеснул в бронзовых волосах женщины:
– Марта, – Мишель подался вперед, – Марта, ты здесь… – запах жасмина стал сильнее, его нежно погладили по руке:
– Здесь, милый. Не волнуйся, мы рядом, мы никуда не уйдем… – облегченно выдохнув: «Хорошо», он откинулся на подушку.
Уголек сверкал на каменном полу гулкой галереи, окружающий заснеженный двор. Северный ветер гулял среди колонн, раздувал подол черного монашеского плаща. Печурка, поставленная у полуоткрытой двери кельи, нещадно дымила. Высокая женщина, в белом апостольнике, в собольей шапке, насаженной поверх платка, взяла с поленницы дров бронзовую кочергу. Потыкав трубу печурки, она обрушила на тлеющие угли водопад слежавшегося пепла. Заглянув в келью, заваленную рукописями и свертками чистого пергамента, она заметила:
– Печку надо иногда чистить, дорогой доктор. Занеси ее внутрь, ты обогреваешь улицу, то есть галерею…
Худощавый, смуглый мужчина в коричневом, подпоясанном веревкой одеянии бенедиктинца, склонился над заляпанной чернилами и воском конторкой. В келье горели свечи. В крохотном окне, выходящем на ближние крыши городка Санлис, играл зимний закат:
– Тебе должно быть зябко, отец Константин, – она ловко втащила печурку в келью, – здесь Пикардия, а не Сицилия, или Неаполь, привычные тебе места… – он рассеянно почесал пером за ухом, в остатках полуседых волос:
– Я люблю свежий воздух, – пробормотал монах, – а ваша печка извергает не только тепло, но и дым… – в келье действительно пахло гарью:
– Тем более, здесь рукописи… – монах привычным жестом вытер перо об одеяние, – других оригиналов арабских трудов по медицине я здесь не достану…
Приехав