— издает указы нормативного характера (ст. 90).
Отрешение Президента от должности возможно по Конституции только в случае установленного Конституционным судом факта совершения Президентом тяжкого уголовного преступления и по очень сложной процедуре (ст. 93).
Из черт, присущих парламентской республике, в российской Конституции закреплен принцип политической ответственности Правительства перед парламентом (в виде права Государственной Думы выразить недоверие Правительству — ст. 103 п. «б»). Однако, как указывалось выше, возможность использования Государственной Думой этого права ограничена потенциальной угрозой ее роспуска.
Почти все исследователи говорят, что эта, «ельцинская», конституция была во многом слепком с конституции «деголлевской» да и принята в сходной исторической ситуации: распад Французской империи, непрерывная череда политических кризисов, экономическая депрессия и последовавший за ней разгул преступности и коррупции, непримиримое столкновение правых и левых, тяжелейшие уличные беспорядки, попытки военного переворота — все это было и во Франции 60-х, плюс война в Алжире, долгий и тяжелый уход французов из Северной Африки, сопровождавшийся большими жертвами и национальным расколом.
Было и стремление французского президента решать политические проблемы путем прямого обращения к нации, путем референдумов.
Ельцинская конституция и созданный им политический строй начали приносить экономические и гражданские плоды, привели к стабильности экономики, примерно с той же, что и во Франции де Голля, скоростью «разгоняющегося локомотива» — мощные толчки, внезапные остановки, скрежет рельсов, запах перегретого металла… И, что тоже важно отметить, уже после ухода де Голля. Притом во Франции не было тяжелого комплекса «сверхдержавы», милитаристской экономики, может быть, самое главное — не было семидесятилетнего большевистского наследия, тотальной смены государственной идеологии (так, по крайней мере, кажется со стороны). И еще: французский лидер 60-х и российский 90-х оказались не только в разной геополитической, но и в разной личностной ситуации.
Де Голль изначально воспринимался французами как «спаситель нации», как, в общем-то, и Ельцин. Кредит его политического доверия был почти безграничен, как, собственно, и у Ельцина. Де Голль «замораживал» ситуацию после окончания алжирской войны. И Ельцин принял страну в состоянии кипящего вулкана.
Но генерал де Голль лишь «поправил» существовавший и до него политический строй — Французскую республику. Ельцин заново создал новую Россию.
Причем делал он это в кратчайшие сроки, когда счет шел на месяцы, порой на дни, опираясь на только вчера написанные концепции и планы (французская конституция и французский закон о выборах также были опубликованы буквально за три-четыре месяца до самой даты голосования).
И вот после нескольких лет ежедневной, ожесточенной политической схватки Ельцин почувствовал необходимость «затормозить». Дать передохнуть стране. Принять, наконец, взвешенные, неторопливые решения.
Его обуревает странное ощущение — перепрыгнув пропасть, преодолев барьер времени, он вдруг оказался перед чистым полем, на котором, наконец, можно что-то строить. Открывшаяся впереди полоса жизни, как белый лист бумаги, и на нем нет ни понятной жесткой драматургии сражения, ни строго очерченных пределов его власти, ни привычных врагов, ни понятных союзников…
С чего начать строительство этого нового государства на карте мира?
Почти сразу после октябрьских событий, поздней осенью 1993 года, возникают три указа: о государственном штандарте (флаге), гимне, о государственных символах Российской Федерации.
У страны, как правильно рассуждает президент, не может не быть флага, гимна и герба.
С другой стороны, спрашивать у страны, у народа, какие флаг и гимн они предпочитают — сейчас, в период тяжкой депрессии, когда еще не остыл кошмар октября, когда общество поляризовано и одни ненавидят новую власть, а другие по-прежнему полны надежд и веры, — тоже бессмысленно и даже жестоко. Ждать, пока эти решения примет Госдума, — утопия.
Он рассуждает так: в конце концов, флаг можно заменить, слова гимну придумать другие, главное — чтобы не было удручающей пустоты. Три главных символа нового государства, и об этом надо помнить, приняты в момент, когда либеральная интеллигенция, демократы первой волны задавали тон в обществе.
Но иногда сиюминутные, казалось бы, решения задерживаются в истории надолго. Порой на века. Так случилось и с российским флагом. Флаг Февральской революции, демократической России, то есть государства, которое не просуществовало даже года, — прочно закрепился над нашей страной, несмотря на вопли и плевки недоброжелателей.
С гимном другая история. Прекрасная, величественная мелодия Глинки, автора первой отечественной оперы «Жизнь за царя», — не имела слов. Слова-то и стали камнем преткновения. Поэты, приученные писать государственные вирши, ворчали, что на эту музыку «трудно сочинять слова».
Просуществовавший девять лет первый гимн России в 2002 году уступил место старой музыке Александрова и новым словам, которые написал автор советского гимна Сергей Михалков. Написал, ориентируясь на прежний текст. Это было символическим действием нового президента России Владимира Путина. Но случилось оно уже после ухода в отставку Ельцина.
И, наконец, двуглавый орел, держащий скипетр, — символ новой страны, который отсылал нас к истории, самой древней, монархической. Орел тоже остался с нами.
…Эти указы формально были первыми действиями Ельцина, обозначившими новую эпоху. В ней ему слишком многое предстояло придумать и осуществить заново.
Он категорически отказывается продлевать срок действия чрезвычайного положения в Москве, хотя в столице еще неспокойно («комендантский час» и «чрезвычайные полномочия» просуществовали всего две недели).
Разрешает выход оппозиционных газет (вместо газеты «День» начинает выходить газета «Завтра», в первом же послепутчевском номере — огромный портрет Сталина на первой полосе, а «Правда» и «Советская Россия» не меняют ни своих названий, ни своей направленности), значительно укорачивает список экстремистских организаций, которые подлежат запрету, — и наиболее значительные политические партии оппозиции, прежде всего КПРФ, благополучно идут на выборы… одним словом, Ельцин отказывается от любых элементов диктатуры.
Кажется, что это обвинение, которое кидают ему коммунисты — диктатор! — самое болезненное для него. Он — не диктатор. И, сделав над собой чудовищное усилие, гасит первый порыв гнева.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});