перелётом. Колонна большевистской флотилии упрямо продвигалась вперёд, вытягиваясь, как бусы, из-за поворота — судно за судном. И тогда из укрытия ударила спарка «Страшного» и «Статного».
«Терек» вдали будто споткнулся, качнув мачтой. На мостике «Гордого» Федосьев тотчас вздёрнул к глазам бинокль. В окуляры он чётко увидел, что из трюма у «Терека» попёр дым, и на палубе заполошно замелькала команда.
— Номер один готов! — удовлетворённо сказал мичман Знаменский так, словно собирался отсчитать все корабли противника.
Прекратив огонь, оседая бортом, «Терек» подался к ближайшему берегу. Обе флотилии продолжали долбить друг друга из орудий. Над устьем Белой справа налево и слева направо широко металась канонада.
…Иван Диодорыч на «Лёвшине» услышал этот гром ещё за версту до Камы, но не поверил, что бой идёт на реке, ведь два дня назад флотилия адмирала Смирнова воевала где-то возле Пьяного Бора. Впрочем, отступить или остановиться Иван Диодорыч не мог — за «Лёвшином» шёл «Кент». Может, Горецкий как-то сумел радировать британцам, что «Лёвшино» взбунтовался, а может, возвращение британцев и не было связано со схваткой на промысле, но в любом случае от «Кента» следовало бежать. Здесь, на Белой, британцы охраняли Горецкого: если он исчез, значит, команду буксира надо арестовать.
— Это корабельные пушки палят, а не пехотные! — уверенно заявил Ивану Диодорычу Алёшка. — Там пароходы сражаются, зуб даю, дядя Ваня!
Алёшка, Федя, Серёга Зеров и Мамедов топтались возле рубки рядом с Иваном Диодорычем. Даже Катя со Стешкой поднялись на крышу надстройки. Всех беспокоил зловещий грохот впереди.
— Дурное дело туда лезьти… — заметил Серёга.
— Хуже не будет! — зло бросила Стешка.
Иван Диодорыч молча размышлял: впереди — пушки, позади — «Кент»…
— Нэ вэды ыз-за мэня лудэй под огон, Ванья, — негромко попросил Мамедов. — Давай я в лодку сяду и уплыву на бэрэг. Сдайса «Кэнту», объясны, что я тэбя оружьем заставыл уйты от прыстаны…
Катя не изменила своего мнения о Мамедове — он зверь, и всё, но сейчас бегство Мамедова ничего бы не решило, и виновата в этом была она, Катя.
— Дядя Ваня, «Кенту» сдаваться нельзя, — сказала она. — Я проговорилась Роману о том, что мы знаем про его груз… Роман вас не пощадит. Он добьётся, чтобы всех, кто знает о ящиках, посадили в тюрьму. Или расстреляли.
Иван Диодорыч тяжело закряхтел: эх, Катюша, Катюша…
— А если мы сами сдадим Горецкого британцам? — предположил он.
Катя вспомнила пощёчину, полученную от Романа. Вспомнила, как Митя Уайт и Джеймсон просто отвернулись, чтобы не связываться с Горецким.
— Я уже попробовала, дядя Ваня… Им нет дела до нас.
Иван Диодорыч внимательно посмотрел на Катю — и догадался, что Катя, как и он сам, уткнулась в тупик: никто их не выручит, кроме своего парохода.
— Так, все в машинное! — скомандовал Иван Диодорыч. — Идём на прорыв!
…А к устью Белой на тихом ходу придвигались обе флотилии.
У левого берега ярко горела и дымила брошенная канонерка, но она уже никого не интересовала. Большевики вели огонь вразнобой: дальние пароходы — навесной, ближние — настильный. Спаренные суда Федосьева отвечали мощными залпами, будто плавучие артиллерийские форты. С шумом взлетали водяные столбы разрывов, по взбаламученной Каме плыла кипящая пена.
С мостика «Гордого» за сражением увлечённо наблюдал Федосьев.
— Речной бой, брат, — не морской! — пояснял он Знаменскому. — Тут чаще сшибаются на встречных курсах, и всё зависит от характера: кто дрогнул и оставил позицию, тот и проиграл, а потери не важны!.. Да т-щёрт его подери!..
Федосьев увидел, что с Белой на Каму выходит буксир.
— Это же Горецкого посудина! — глядя в бинокль, определил Федосьев. — Куда в пекло-то суётся, дурак?! Зла не хватает на этих гражданских!..
«Лёвшино» очутился между флотилиями, и над ним хищно засвистали снаряды. Буксир чуть помедлил, словно колебался, выбирая защитника, и повернул в сторону кораблей Федосьева. И тотчас же рядом с ним взметнулся фонтан: для большевиков «Лёвшино» мгновенно стал врагом. Яростно работая колёсами, буксир устремился прочь из-под обстрела — вверх по реке.
Снаряд взорвался у него на корме, раскурочив угол надстройки. Полетела щепа от лодки, лежащей на трюмном люке, упал набок дефлектор, за борт с плеском обрушилась стрела подъёмного крана. Окна рубки вмиг почернели — в них вынесло все стёкла. Впрочем, буксир вроде бы сохранил ход.
— Утопят его, честное слово… — с досадой пробормотал Федосьев.
— Давай атакуем комиссаров! — загорелся Знаменский. — Отвлечём!
Федосьев широко улыбнулся мичману — соображает юнец, и не трус!
— Шилов! — крикнул он вестовому. — Пусть радируют на суда, чтобы расцепляли спарки! Идём на красных!
Тем временем флотилия большевиков переместилась вперёд, и Бельское устье было уже на правом траверзе головных пароходов; на одном из них — на канлодке «Рошаль» — развевался вымпел флагмана. Но большевики слишком увлеклись охотой на «Лёвшино» и перестрелкой с противником: их дозорные не заметили на Белой дым приближающегося «Кента». Канлодка «Рошаль» вылезла прямо под носовое орудие британцев, и британцы сразу же всадили снаряд в борт флагмана — у него раскурочило надстройку. Вторым снарядом британцы успели сбить трубу. «Рошаль» окутался дымом и паром, и сквозь чёрно-белую тучу вверх ударил столб огня — взорвался мазутный бункер. Эхо гулко прокатилось по створу, вода потемнела от мелкой зыби.
Гибель флагмана решила исход битвы: суда красных начали разворот.
— Неужто отпустим их? — разгорячённо спросил у Федосьева Знаменский.
— Не-а, надо и под хвост насыпать! — азартно ответил Федосьев. — Шилов, радируй «Кенту», что он вместе с нами преследует противника! Остальным заняться буксировкой подбитых судов на базу, трофеи всегда пригодятся!
Рядом с таким командиром Знаменский чувствовал себя счастливым.
Набирая скорость, «Гордый» прошёл мимо «Лёвшина» и дал гудок.
15
«Ревель» работал на переправе до вечера, и табор «ударников» опустел. Когда тень соснового бора накрыла отмель у правого берега, на реке появился бронепароход — это был «Статный» из первого дивизиона. Он пришвартовался к борту «Ревеля». Роман, конечно, не знал, какие известия получил Старк, но на «Ревеле» объявили отвал. Судно возвращалось в Николо-Берёзовку.
Неудача и нерастраченная энергия словно парализовали Романа — он не мог уйти в салон с прогулочной галереи и бессмысленно торчал у ограждения из верёвочной сетки, вцепившись руками в планширь. «Ревель», дымя, вышел на Каму и мирно зашлёпал плицами вверх по течению. Долгий светлый вечер раннего лета всё никак не угасал, хотя в небе стеклянно заблестела луна, и казалось, что никакой войны нет, всё как обычно: тихая река, леса, деревушки и уездный пароход, набитый подгулявшими на ярмарке крестьянами.
Оцепенение слетело с Романа как по волшебству: за Каракулинским островом у