Читать интересную книгу Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

177 Вот что писал один из них о татарском фольклоре: «Если взглянуть на поэтические произведения инородца, то Туманность и непонятность построения его песен прежде всего бросаются в глаза. В них мы встречаем отрывочность изложения, бессвязность, неясность сравнений, странные переходы от одной мысли к другой» (Ашмарин А. Очерк литературной деятельности казанских татар-мохаммедан за 1880–1895 гг. Москва, 1901. С. 4).

178 Многие русские либералы были сторонниками ассимиляции – притом путь к ней они видели тот же, что их французские, например, единомышленники. Они же, по словам Ф.Д. Куртена, сочли, что «и наилучшим, и наиболее приближенным к французскому национальному характеру является такой метод колонизации, который состоит во все большем привлечении коренного населения к цивилизации метрополии (mother country) при одновременном сохранении уважения к обычаям этого населения… во всех странах, попадающих под французское господство, колонизаторские усилия должны быть направлены в русло пропаганды среди коренного населения национального языка, традиций и привычек к трудолюбию на их родине» (Curtin PhD. Imperialism. N.Y. 1971. P. XXI).

179 Миссионеры – и прежде всего ведущий их идеолог, Ильминский, – были недовольны выпускниками Петербургского университета (и особенно – Лазаревского института восточных языков) – не тем только, что они «плохо знают языки, а потому главное, что они не имеют патриотическо-миссионерского направления, которое между тем существенно необходимо в этом крае (Поволжье. – М.Б.) и которое может воспитываться в миссионерском отделении Казанской (Духовной) «Академии». Эти выпускники «не пригодны для наших азиатских окраин, потому что они изучают литературу, историю и этнографию азиатских народов объективно и переносят на них свое сочувствие» (Письма Николая Ивановича Ильминского к обер-прокурору Святейшего Синода Константину Петровичу Победоносцеву. Казань, 1895. С. 77, 117. Курсив мой. – М.Б.).

180 Девлет-Кильдеев. Цит. соч. С. 5.

181 Миропиев МЛ. Современное движение… С. 12–13.

182 Дрепер Дж. В. История умственного развития Европы. Пер. с англ. под ред. А.Н. Пыпина. СПб., т. 1. С. 270.

183 Там же. С. 279–281.

184 «Магомет провозгласил себя последним из пророков, потому что он сказал народу всю истину» (Девлет-Кильдеев. Цит. соч. С. 24); «Магомету, – тут Миропиев цитирует Г. Вейля, – бесспорно, принадлежит слава распространения Библии и Евангелия (в этом месте Миропиев поставил сразу и вопросительный и восклицательный знаки. – М.Б.) в стране и народе, который не был осенен никаким лучом разумной веры в бессмертие души и загробную жизнь, а потому, ввиду этой заслуги, он может быть признан посланником Божьим даже народами, почему-либо не принявшими его закона» (Там же. С. 19–20). И еще: «Лучшего понятия о Боге, чем дает ислам, трудно себе представить» (Там же. С. 13); «религиозные понятия, изложенные в Коране, прекрасны, лучшего желать нельзя» (Там же. С. 35).

185 Миропиев МЛ. Современное движение. С. 22.

186 Там же. С. 3.

187 Там же. С. 34.

188 А ведь они – интеллигенты по всем тогдашним критериям – именно себя могли рассматривать как подлинных выразителей «национального уклада, национальных черт, национальных интересов». В доказательство этого мусульманские модернисты могли бы сослаться, скажем, на известного русского литературоведа, лингвиста и психолога Овсянико-Куликовского. Он полагал, что поскольку «национальность есть явление по преимуществу интеллектуального порядка» (Овсянико-Куликовский Д.Н. Психология национальности. Пг, 1922. С. 6; книга вышла после смерти автора), постольку интеллигенция полнее других слоев населения выражает «национальную подоплеку».

189 Цит. по: Миропиев М.А. Современное движение. С. 14.

190 Там же.

191 Там же. С. 15.

192 Так, Мурза-Алим заявлял: «…пророк Магомет не только поощрял учение во всех его видах, но сам восхищался философией греческих мудрецов Аристотеля, Платона и других». Ответ Миропиева: «Что это?! Сама наивность, или рассчитано на наивность других?! Вот то и худо, что эти г.г. предвозвестники мусульманской реформации, эти предтечи мусульманского Лютера, только и рассчитывают на незнакомство русской публики с затронутым ими вопросом. Кому из лиц, читавших Коран, неизвестно, что сам Мухаммед по этому поводу говорил следующее: «…веруйте в Бога и Его посланника, неученого пророка» (Коран, гл. 7, ст. 158)? Да если бы даже Мухаммед не заявлял об этом прямо, категорично, то уже одно учение Корана, которое в своей космологии не далеко ушло от учения первого греческого философа, Фалеса, ясно свидетельствует, что Мухаммед был совершенно незнаком с философскими системами /таких/ великих мудрецов Греции, как Платон, Аристотель и др.» (Там же. С. 17).

193 См.: Там же. С. 19–20.

194 Из них наиболее известна «Ислам и прогресс» (СПб., 1898).

195 Там же. С. 30.

196 См. о нем подробнее: История русской литературы конца XIX – начала XX вв. Библиографический указатель. М.-Л., 1963.

197 Цит.: Миропиев МЛ. Современное движение. С. 30.

198 Там же.

199 Восемь лет спустя после выхода в свет книги Миропиева апологет русского колониализма, генерал Грулев, подчеркивал, что если для Англии Индия все еще остается чужеродным телом, то, напротив, в Российской империи «окраины и ядро связаны между собой так же крепко и органически, как ветви и ствол одного дерева» (Грулев М. Соперничество России и Англии в Средней Азии. СПб., 1909. С. 27). Уже одни такие тезисы полностью оправдывали любые унификаторские программы – как конфессиональные, так и секуляризаторские. Примечательно и еще одно соображение Грулева. Он призывает «взглянуть на наши окраины (и прежде всего на Туркестан. – М.Б.) с новой точки зрения – как на источник силы и богатства для коренной России, а не как на этапы для новых бесконечных замыслов (экспансии. – М.Б.). Вместо того, чтобы держать эти окраины в виде сжатых кулаков, вечно направленных по чьему-нибудь адресу, гораздо продуктивнее разжать эти кулаки и направить их мускулистую силу на работу для коренной России. Много лет уже эта последняя тянется изо всех жил и без меры тратится на обогащение окраинных народностей — все ради каких-то фантастических затей мирового характера, а тем временем сарты, туркмены, китайцы и манчжуры насыщаются до отвала потом и кровью Самарской, Владимирской и иных губерний» (Там же. С. 366. Курсив мой. – М.Б.).

200 Вот что писал анонимный автор начала 70-х гг. XIX в. о политике царизма по отношению к татарам: «Мы должны производить на них значительное впечатление и привлекать их славою нашего ума и оригинального развития. Нам предлагают русификацию, но я не знаю, может ли это удастся. Прежде всего, не надо упускать из виду всех опасностей такой разрушающей политики – ведь это то же самое, что стеснение речи, религиозной терпимости и т. д. Подобная политика может… легко привести к результатам совершенно противоположным, чем те, которые от нее ожидали, она может не только ухудшить положение, но и сделать его невозможным» (Цит. по: Каримуллин А. Татарская книга пореформенной России. С. 142).

201 Миропиев М.А. Современное движение. С. 38.

202 Там же. С. 43.

203 В статье «Русские школы для мусульман в Туркестане» // Восточное обозрение, 1983, № 36 и 38.

204 Цит. по: Миропиев М.А. Современное движение. С. 43.

205 Там же. С. 43–44.

206 В 1894 г. на страницах «Нового времени» развернулась полемика между двумя мусульманами – Мехмандаровым («либералом и прогрессистом») и Кочарлу («консерватор и правоверный») о значении Корана в процессе распространения европейской цивилизации в мусульманском мире (см.: Там же. С. 45, прим. 1).

207 Там же. С. 44. (Курсив мой. – М.Б.)

208 Они же исходили из официальной теории народности, неразрывно связывавшей это понятие с официальной религией и с неограниченной монархией («православие, самодержавие, народность») и узаконивавшей примат русско-православного субстрата. Однако далеко не всегда представители довольно быстрыми темпами зарождавшейся в России этнопсихологии (см. подр.: Пыпин А.Н. История русской этнографии, т. 1–2. СПб., 1891) предпочитали делать доминирующим конфессиональный фактор. Скорее наоборот, «они трактовали его лишь как один из компонентов «этнографии психической» (Надеждин Н.И. Об этнографическом изучении народности русской // Записки Русского Географического общества. СПб., 1847, кн. 2. С. 77), которая объемлет «умственные способности, силу воли и характера… словом все, что возвышает «человека» над животностью…». Вслед за немецкими учеными М. Лацарусом и Г. Штейнталем (основателями «Журнала народной психологии и языкознания») русские этнопсихологи считали основным детерминатором «народного духа» язык, а не религию (см. подр.: Будилова Е.А. Социально-психологические проблемы в русской науке. М., 1983. С. 128–132). Тем самым многие русские ученые вступали в конфликт с непреклонно-русификаторским курсом. Так, великий языковед А.А. Потебня, исходя из того, что язык есть главный социально-психологический фактор, объединяющий общность людей в народность, рассматривал утрату языка как денационализацию. Если дети воспитываются вне семьи и получают образование в школе, которая не пользуется языком учеников, то они попадают в неблагоприятные условия по сравнению с другими детьми. Им надо заново создавать огромные дошкольные запасы мысли, заново создавать формы сознания уже на новом языке. «При подобной ломке, – писал Потебня, – неизбежно на месте вытесняемых форм сознания воцаряется мерзость запустения, и занимает это место до тех пор, пока вытесняющий язык не станет своим и вместе с тем не приноровится к новому языку. Люди, по правилу, добровольно не отказываются от своего языка между прочим в силу бессознательного страха перед опустошением сознания» (Потебия А. Мысль и язык. 3-е изд. Харьков, 1913. С. 204). Последователь Потебни, Д.Н. Овсянико-Куликовский (см., в частности, его «Психология национальности». Пг, 1922. С. 23) утверждал: «В национальном языке, в его звуковой норме, словаре и грамматическом строе выражается национальная психология, мышление и только «по прямому проводу» языка мы имеем возможность проникать в его тайники».