были испачканы. Сейчас они блестели, как зеркало. Все было прибрано, нигде ни пятнышка.
— Мне надо идти, — сказал Хилл.
— Если вы чувствуете себя в силах…
— Вполне. — Он встал. — Уеду куда-нибудь. Начну все сначала. Звонить Кзти, наверное, не стоит, встречаться с ней — тем более.
— Вашей Кэти нет в живых.
— Ах, да, конечно, я же убил ее. Господи. Кровь потекла совсем как настоящая.
— Мы очень гордимся этим нюансом.
Джордж Хилл вошел в лифт и через минуту был уже на улице. Накрапывал дождик. Ему захотелось пройтись по городу, бродить долго-долго… Ревность, жажда мести — все, что тяготило его, было начисто смыто. Как будто в его душе произвели такую же уборку, как в комнате, где только что совершилось убийство. Если бы настоящая Кэти появилась сейчас перед ним, он лишь молча преклонил бы перед ней колени. Она была мертва — он сделал то, что хотел. И осталась жива. В конце концов, назначение этих кукол и состоит в том, чтобы предупреждать реальные преступления. Захотелось… убить кого-нибудь, вот и отыграйся на манекене. Дождь стекал с полей его шляпы. Джордж Хилл остановился у края тротуара и смотрел на проносящиеся мимо машины.
— Мистер Хилл? — сказал голос рядом с ним.
Он обернулся.
— В чем дело?
На его руке замкнулся браслет наручников.
— Извините, сэр. Вы арестованы.
— Но…
— Попрошу следовать за мной. Сэм, ступайте вперед.
— Вы не имеете права.
— Мистер Хилл, закон есть закон. Вы подозреваетесь в убийстве.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Дождь лил целую неделю; он и сейчас струится за окнами. Джордж просунул руки через решетку: ему хотелось поймать капли дождя.
Ключ заскрежетал в замочной скважине, но он не пошевелился. Адвокат вошел в камеру.
— Ничего не вышло. Просьба о помиловании отклонена.
— Я не убийца. Это была просто кукла, — сказал Хилл, глядя в окно.
— Да, но… Таков закон, вы знаете. И они тоже, вся эта компания «Марионетки Инкорпорейтед». Все приговорены. Директор уже того. — Адвокат провел пальцем по шее. — Боюсь, что ваша очередь сегодня ночью.
— Благодарю вас, — сказал Хилл. — Вы сделали все, что могли. Выходит, это все-таки убийство? Даже если я убил не живого человека, а его макет. Так, что ли?
— Тут сыграл роль неудачный момент, — сказал адвокат. — Несколько лет назад вам не вынесли бы смертного приговора. А сейчас им нужен предметный урок — так сказать, для острастки. Ажиотаж вокруг этих кукол принял прямо-таки фантастические размеры… Надо припугнуть публику, иначе бог знает до чего мы докатимся. — Адвокат вздохнул. — Палата приняла закон о живых роботах. Под действие этого закона вы и подпали.
— Что же, — сказал Хилл, — может, они в чем-то и правы.
Я рад, что вы понимаете позицию правосудия.
— Видите ли, — продолжал Хилл, — я тут сижу и думаю… Нельзя же, в самом деле, поощрять насилие — даже условное. Я и сам чувствовал себя преступником. Странно, не правда ли? Странно чувствовать себя виновным, когда вроде бы и нет оснований для этого…
— К сожалению, мне пора. Может быть, у вас есть поручения?
— Спасибо, мне ничего не нужно.
— Прощайте, мистер Хилл.
Дверь захлопнулась, Джордж все так же стоял на стуле у окна, высунув руки за решетку. Потом на стене вспыхнула красная лампочка, и голос из репродуктора сказал:
— Мистер Хилл, здесь ваша жена. Она просит свидания с вами.
Он схватился за стальные прутья. «Ее нет в живых, — подумал он. — Для меня она мертва».
— Мистер Хилл, — окликнул голос.
— Ее нет в живых. Я убил ее.
— Миссис Хилл ожидает здесь. Вы хотите ее видеть?
— Я видел, как она упала. Я застрелил ее.
— Мистер Хилл, вы слышите меня?
— Да! — закричал он. — Слышу, черт вас подери! Оставьте меня в покое! Я не хочу ее видеть, она мертва!
Пауза.
— Прошу прощения, мистер Хилл, — проговорил голос.
Лампочка погасла.
Он стоял на стуле, а дождь лил и лил. Внизу открылась дверь, и из канцелярии вышли две фигуры в плащах с капюшонами. Они перешли улицу и, повернувшись, стали разглядывать фасад тюрьмы. Это была Кэти. Он узнал и ее спутника: Леонард Фелпс.
— Кэти, — еле слышно позвал Джордж.
Она отвернулась. Неизвестно, слышала ли она его. Мужчина взял ее под руку. Они побежали под черным дождем по тротуару и на углу сели в машину.
— Кэти, Кэти! — кричал он, тряс прутья решетки и колотил ладонями по бетонному подоконнику. — Она жива! Я никого не убивал, это все шутка, ошибка! Эй, кто там! Откройте!..
Он бегал по камере, стучал кулаками в дверь, снова подбежал к окну, вскочил на стул.
Автомобиль еще стоял на углу.
— Кэти, вернись! Кзти! Ты не оставишь меня здесь!
Вспыхнули красные хвостовые огни, и машина исчезла, растворилась за мглистой завесой дождя.
Вошли надзиратели и схватили его, а он все продолжал кричать.
⠀⠀ ⠀⠀
Перевод Я. Берлина
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
Игрушки для взрослых
⠀⠀ ⠀⠀
Читая новеллу Рэя Брэдбери «Наказание без вины» («Pnishment Without Crimе»), задаешь себе один вопрос за другим. Что хотел сказать писатель? В самом заголовке заключен как бы двойной смысл. Наказана кукла и наказан человек, ее наказавший. Кукла, естественно, ни в чем не виновата. Человек — по крайней мере формально — тоже не виноват. Или все же виноват?
В этом заголовке можно усмотреть намек на Достоевского, однако первые страницы рассказа заставляют вспомнить не Раскольникова, а нечто другое — мальчика для битья у Марка Твена или даже совсем не выдуманную японскую куклу, изображающую мастера. Стоит этот «мастер» где-нибудь на видном месте, у входа в цех, и каждый рабочий, которого обидел настоящий мастер, может подойти к манекену и отвести душу, избив его всласть дубиной. Кукла-громоотвод! Блестящая идея.
Но зачем же тогда понадобилось Брэдбери превращать дубинку в пистолет, зачем он заменил поролоновую куклу для битья живой куклой для убийства? Уж не хотят ли нас в самом деле убедить, что мы должны отвечать за судьбу того, что мы создаем, именно потому, что создания наши стали слишком походить на живую, естественную действительность?
Человек растерянно следит за тем, как растут не по дням, а по часам детища его разума, творения его рук. Технические игрушки, всякие ковры-самолеты и скатерти-самобранки, перестали забавлять. Дитя выросло, и вместе с ним чудовищно повзрослели его куклы. Никогда еще человеческая мысль — мысль ученого, инженера, изобретателя — не была столь могущественной. Мы слышим вокруг — весомой ценностью становятся патенты, лицензии, всяческие «know how». Мы слышим — великой преобразующей силой стала наука. Мысль стремительно обрастает плотью