Читать интересную книгу "Кабул – Нью-Йорк - Виталий Леонидович Волков"

Логинов, что каждый предмет по-своему осуществляется во времени и что вблизи предметов большой массы время течет медленнее. В мире одушевленных предметов, продолжал Логинов, роль массы, по первичной гипотезе, выполняет душа, хотя душа — определение слабое, но налицо факт, что вблизи некоторых личностей время физики окружающих меняется. То есть как будто вашу простую жизнь начинают записывать на специальную пленку, и вы понимаете, что ваш путь остается в амальгаме неспешной памяти, и волей-неволей, если вы еще не превратились в нулевую массу, принимаетесь смотреть сами из себя на себя со стороны и сверху, то бишь находите в себе ту самую душу, которая равна готовности замедлиться и оценить себя в перспективе чего-то более значительного, вытянуть себя за волосы вверх. Хотя почему именно вверх? Видимо потому, что физическая масса тянет человекотело вниз.

Эти и подобные им рассуждения мелькают в дневнике Володи Логинова пунктиром, причем лишним человеком — этаким продолговатым, как труба, предметом, рядом с которым замедляются жизни душ окружающих предметов — чаще всего выступал не сам автор, и не его друг Балашов, и не балашовская подруга Маша, а случайно встреченный старик-еврей с нередким среди этого народа, но емким и символичным именем Моисей. Пожалуй, одно из наиболее выпуклых прямых упоминаний о Моисее (естественно, имеется в виду Моисей Пустынник), по времени скреплено с событием, оказавшим на жизнь Логинова по странности решительное влияние и придавшим его движению в пространстве очередной и, возможно, последний стежок…

Логинов и покушение на Туркменбаши Ноябрь 2002-го. Кельн

Итак, по следу логиновского пунктира… Осенью 2002 года Логинов, то есть через год после скандала и мордобоя в редакции, вопреки собственным ожиданиям, все еще служил на «Радио Европа — Германия». Его голос по-прежнему разносил по миру сообщения о событиях в Афганистане и соседних странах, о последствиях «несокрушимой свободы» в горно-пустынных условиях, и об особых талантах местных эмиров извлекать пользу из намерений западных «освободителей». «Ах, свобода, ах, свобода, ты пятое время года»…

* * *

…Вопреки — потому что к «западным освободителям» и к их новым друзьям-эмирам Логинов относился чем дальше, тем хуже, чего и не скрывал в подготовленных им материалах. А его все еще терпели! Он словно повторял путь диссидентов-западников, выдворенных из СССР в 70-е годы ближе к идеалу и заработавших язву на быстром разочаровании… Но его — терпели. Один из новых знакомых, близких к кадровикам (оказывается, и к кадровикам можно быть близким), под большим секретом шепнул, что Логинова давно бы рассчитали, но сам Шеф наказал терпеть. Логинов решил этим пользоваться, пока не уволят — а уволят его скоро, был убежден он и каждый вечер принимался искать билеты на следующую неделю в Москву. Его журналистский инструмент можно стало сравнивать не с пером, а со скальпелем. Он выпускал кишки американским военным, чинившим беспредел в афганских провинциях, и снимал скальпы с их афганских ставленников, пинал под зад немецких политиков, проповедующих скорое перевоспитание заблудших варваров и демократию на Гиндукуше; он позволял себе совершенно недопустимое в Германии сравнение нынешней войны за демократические ценности с советским вторжением 1979 года! И, о боже, терпели! Но еще пуще, чем американцы, немцы и афганцы, страдал от логиновских нападок туркменский диктатор Туркменбаши. Даже в столь же ревнивом, сколь узком мире людей, занимающихся по профессии или же по иным причинам столь специфической темой как «туркменская диктатура», за Логиновым быстро признали первенство! С ним стали советоваться эксперты, а противники Баши нередко звонили ему из своих секретных зарубежных убежищ, дабы высказать благодарность и поддержку.

Нет, Логинова не терзало его кельнское одиночество — как раз напротив, после ухода Уты Гайст оно обрело, наконец, то качество полноты, за которым он и двинулся в германские края, и позволяло разбирать себя на элементы, как бессемейному автомобилисту машину, в собственном гараже. «Прежде чем спрашивать, чего ты хочешь, ответь, чего ты боишься больше — от плоти зависимости, от потребности души, или несвободы духа?» Логинов в отсутствие Уты уже ясно отдавал себе отчет в том, что и полное одиночество (имеется в виду одиночество духа, потому как хозяин логиновского тела вовсе не впадал в аскезу и, по необходимости этого тела, удовлетворял ее, пользуясь обилием вокруг многочисленных сотрудниц радиостанции) — и полное одиночество дух не высвобождает, не означает воспарения над выжженным полем души.

— Свобода духа дается ясностью, — так сказал Логинову старик-еврей по имени Моисей. Сказал в один из приездов журналиста в прикельнский городок Фрехен.

Моисей служил для Владимира образцом длинного и полого предмета, вблизи которого собственное время начинает течь иначе, а именно «протекать», а не «пробегать». И Логинова все больше тянуло заглянуть во внутреннюю полость трубы, потому что ему мерещилось, не удастся ли таким образом, сквозь сей увеличительный прибор, в медленной ясности различить, наконец, путь от маленького человека к очень большому? Как раз-таки к обретшему ясность.

А только в возможность самому стать подобной трубкой ему не верилось, как будто он угадывал в себе незрелость, но не отрицательного, а, скорее, положительного свойства — недопрожитость, а, значит, жизненную перспективу.

Или то лишь сомнение в возможности достижения полного освобождения духа?

Как бы то ни было, во Фрехене ему виделась возможность найти ответы на некоторые из тех вопросов, которые встали на его собственном пути к ясности. Вот, к примеру, один в их череде: откуда в нем такая абсолютная, на заклад всего его строя духа, ясность, что американская «неограниченная свобода» несет афганцам, да и всем остальным, включая самого Логинова, ущерб и несвободу, но если освободить тех же туркмен, если устранить их диктатора, хоть покушением, хоть высадкой дерзкого десанта (только не американского, а «логиновского»), то степень свободы в мире возрастет. А логиновский десант — это тот, который избавит от деспота, и сразу обратно. Не уча свободе и демократии… Свобода освободится. Но от чего? Отчего если талибов или баши изгонят американские морские пехотинцы, то свободы, этой энтропии, станет меньше, а если добровольцы-логиновцы, то больше? Ну откуда такая убежденность, черпаемая не в убеждениях рассудка, а в чем-то ином, как раз и начинающем «протекать» вязкой ртутью вблизи значительных явлений жизни!

Только спрашивать у старика про ясность вот так, напрямую, Логинов не решился. Да и что Моисею из Фрехена до афганцев, у него своя история тысячелетнего постижения свободы за плечами.

Но про туркмен и их диктатора однажды все-таки спросил, рассудив, что Туркмения как бывшая республика СССР немолодым эмигрантам с Кавказа может оказаться