еда – мясо, творог, фрукты – разворовывается подчистую, апельсины в нынешнем году не дали, например, даже на Октябрьские праздники. Перемежалось это жалобами, что их незаконно лишают права голосовать на выборах в Верховный Совет, не собирают партвзносов и они оторваны от партии, не присылают лекторов, мало используют их опыт и знания в воспитании молодых и прочее.
Однако и одно, и второе было, так сказать, введением в тему, дальше начиналось главное – обвинения во вредительстве. Пункт за пунктом шли неправильные: лечение, диагнозы, дозировка лекарств; после того, как заведовать отделением был назначен Кронфельд, сразу возникла тема врачей-убийц и еврейско-масонского заговора: в отделении свила гнездо контрреволюция, медики находятся у нее на службе и сознательно уничтожают испытанные партийные кадры; и дело почти дословно стало повторять 1953 год.
Кронфельда, который смотрел на их доносы и как профессионал, поражало, насколько точно, несмотря на все разрушения, прошлое сохранилось в их памяти. Сам он тоже хорошо помнил то время: весной пятьдесят второго он как раз закончил мединститут, и пятьдесят третий год был первым в его самостоятельной работе; но здесь было другое – его и их памяти даже глупо было сравнивать. В том, как они, словно под копирку, воспроизводили все обвинения, все формулировки и обороты, было что-то нечеловеческое – ни в строении фразы, ни в тоне, ни в слоге не было и малейших отклонений; настоящее ничему не мешало, прошлое было очищено от всего, что было дальше, и воскрешено, каким было.
Поскольку старики считались хотя и больными, но вполне правоспособными гражданами – по уставу отделение не было психиатрическим, – и так как писали они по старым адресам, туда, где до сих пор служили их друзья и выдвиженцы, – комиссии прибывали быстро, без обычной у нас раскачки; но куда хуже было другое – их заключения составлялись с почти личной ненавистью и приводили к тяжелым оргвыводам.
В сущности, все, вроде бы, понимали, что они больные, отвечать не могут ни за себя, ни за свои слова и их доносы – обыкновенный бред, в этом качестве они, например, попадали в истории болезни, служили основанием для диагноза, и здесь никто не возражал. В то же время каждый пункт, каждая деталь проверялась и перепроверялась, причем всякий раз повторялось, что дыма без огня не бывает, хоть что-то за этими обвинениями, без сомнения, стоит. В итоге находилось множество разных упущений, заведующий получал очередной выговор, и комиссия отбывала восвояси. Два предшественника Кронфельда, проработав под таким прессом ровно по году, слегли с инфарктом, после чего он и был отправлен сюда как бы в ссылку. Правда, в обмен на обещание не чинить препятствий при защите докторской.
Большинством наших стариков потоп был принят как дар. Многие годы они просили, мечтали об одном: снова оказаться нужными партии, и вот, когда они уже готовы были отчаяться, судьба смилостивилась. Любой верующий человек сказал бы, что молитвы их были услышаны; может быть, вправду Господь, насылая на землю потоп, думал и о них, кто знает? В конце концов, все мы сотворены Им, все – Его дети, никто из нас Ему не чужой. Теперь их час, их время пришло. Всё было исполнено, как они молили, всё было по их вере, что они еще понадобятся стране, революции, что их рано списывать в тираж.
По милости Господа они и в самом деле оказались в сердцевине событий. Ленин в начале века с восторгом доказывал, что центр революционного движения переместился в Россию, что именно здесь решаются судьбы революции, социализма, мира. С ним многие спорили, частенько он и сам сомневался в предназначении России, следовательно, и в своем предназначении тоже, и все-таки это было ликование, радость, счастье, та санкция, что делала его всегда правым, дала силы совершить то, что он совершил.
Сколько же силы получили лежащие у нас большевики, каждый большевик, ведь теперь, сегодня, ни у кого из больных не было сомнений, что судьба мира, судьба всего человеческого рода ныне зависит именно от них. То есть то, что решается здесь, несравнимо больше, важнее, чем то, что решалось в стране в семнадцатом году, а их отделение – маленькое отделение склероза – разве поставишь рядом с огромной Россией? Ведь оно даже не точка на карте. Сколько же энергии было тут собрано! Сколько ее в них влито!
Они знали, что находятся на Ковчеге, то есть знали, что и они избраны, и их имена внесены Господом в список тех, кому спасение может быть дано. Для этого требуется лишь открыто и без принуждения сказать, что они хотят здесь, на Ковчеге, остаться, что они готовы порвать все связи с прошлой жизнью, готовы забыть ее – осужденную Им на гибель. И вот тут признаˊем честно: ни один из больных не думал о возможности своего отдельного спасения, не мог представить себе, что его товарищи приговорены, обречены погибнуть; обречено погибнуть всё, что они строили, знали, любили, весь их, да и не только их, мир, и лишь избранные неизвестно почему останутся живы. Такая мысль, к их чести, им даже не приходила в голову. А если бы пришла, показалась бы кощунством, потому что единственное, о чем они думали, – предупредить, предостеречь партию, товарищей по партии, «органы» о грозящей всем страшной опасности.
Они хотели жить, но только если останется жива партия. Они были ее частью, и вне ее жизнь была для них немыслима. На Ковчеге они чувствовали себя не Божьими избранниками, а лазутчиками, отважными разведчиками, волею судеб оказавшимися в стане врага. Многим из больных теперь стало понятно, почему родные от них отреклись и отправили в отделение геронтологии, почему партия это допустила, никого не защитила, не сберегла. Они заново оценили последние годы своей жизни, всё, что с ними здесь было, простили и оправдали тех, кто клал их сюда. Ведь то, что они могли сделать для партии, находясь у Кронфельда, было боˊльшим, чем в их самых ярких мечтах.
Опасность возвысила их и облагородила. Доносы, которые они слали с Ковчега, были полны выдержки и достоинства, точны, выверенны, спокойны; ни в одном ни истерики, ни кликушества – только факты и их трезвый анализ. Они информировали «органы», что, по проверенным данным, Господь, ожесточив Свое сердце, задумал в ближайшее время потопить в снегах людской род, следовательно, погубить и первое в мире государство рабочих и крестьян. Писали, что этот удар в спину революции можно было предвидеть, давно предвидеть; ошибка состоит в том, что борьба с религией, с Господом Богом, несмотря на призывы Ленина, так и не была доведена до конца