— А ты не бойся, командир, с Ваней Серебряным она никогда ничего не потеряет.
— Уговорили. — Ирина выпустила изо рта дым, как заправская курильщица. — Так и быть, после войны займусь штурманским делом. А сейчас разрешите, товарищ капитан, кое-какую консультацию получить у командира. Конфиденциально.
— Пардон, пардон. — Ваня лихо козырнул и заспешил за стрелками.
16
…К лету 1942 г. сильно осложнилось положение советских войск в Крыму — в районе Севастополя и особенно на Керченском полуострове…
(Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945)
Чернильная темнота окутывала самолет. Частые вспышки молний били по глазам, ослепляя и оглушая. Не видно ни стрелок приборов, ни лампочек подсветки, не слышно гула моторов, лишь чувствуется, как бомбардировщик то проваливается вниз, то взмывает ввысь. Трещат и стонут нервюры, звенят от напряжения стрингера; кажется, самолет вот-вот развалится. С консолей крыльев срываются голубые огненные язычки электрических разрядов, а там, где крутятся винты, светятся неоновые круги. Непонятно, каким чудом держится самолет в этом адовом небе, бушующем грозовыми смерчами, и как ему, молодому летчику, удается вести его в кромешной тьме, когда из поля зрения то и дело исчезают авиагоризонт, указатель скорости, вариометр.
А молнии сверкают все чаще, все оглушительнее гремят раскаты грома.
— Штурман, стрелки, как вы там? — поинтересовался Александр по СПУ сквозь неимоверный треск электрических разрядов.
— Нам-то что, — отозвался Серебряный, — сидим, бога вспоминаем. А тебе как — ни одной стрелки не видно? Может, вернемся? Облака плотнеют, и если врежемся в саму грозу…
— Ты же говорил, бояться нечего, обойдем.
— И на старуху бывает проруха…
Вернуться… Заманчивая идея. Весь день они провели бы вместе… Столько ждал он этой встречи! И доведется ли увидеться еще! По слухам, фашисты свирепствуют в Крыму, большие силы бросили против партизан. А леса и горы там не ахти какие… Трудно придется Иринке. Жалость к ней, одиночество, которое он испытывал, пока не нашел ее, снова хлынули в душу, и он едва сдержался, чтобы не позвать ее по СПУ, не высказать своих чувств.
Перед самым носом бомбардировщика сверкнула молния, ударила сверху вниз, чуть наискосок, и в кабине остро запахло озоном.
— Товарищ командир, экипажи, что пошли на бомбежку, запрашивают запасную цель, — доложил Сурдоленко. — Не могут пробиться: гроза.
— А Меньшиков наказывал нам доставить ее в целости и сохранности, — напомнил Серебряный. — Мы не имеем права рисковать.
Александр, чтобы не выдать разрывающую душу тоску, хотел ответить шуткой, а получилось зло:
— Заботливый, погляжу. Рассчитываешь провести занятия, как ориентироваться по звездам?
Серебряный то ли не уловил злости, то ли не обратил на это внимания, хохотнул:
— А что, я такой.
Бомбардировщик швыряло, как утлое суденышко в штормовом море. Александр еле удерживал штурвал, то и дело выхватывал машину из падения, из кренов. Да, разумнее было вернуться. Он нажал кнопку СПУ.
— Сурдоленко, свяжи-ка меня с пассажиркой.
Он представил, как стрелок-радист снимает со своей головы шлемофон, надевает на Ирину, как пристегивает, касаясь руками ее шеи, ларингофоны, и в груди шевельнулась ревность. Ему захотелось самому погладить ее нежную шею, щеки.
— Товарищ командир, слушаю вас, — отозвалась Ирина официально, будто чужая, и все равно он уловил в ее голосе милые, родные оттенки, которые наполнили его сердце нежностью, любовью.
— Как себя чувствуете? — Он вынужден был говорить с ней на «вы», чтобы в случае каких-либо осложнений не бросить на нее и тени своей тяжелой судьбы — ведь, кроме Серебряного, никто в полку не знает, что они больше чем знакомые…
— Терпимо. Ваши ребята леденцами угостили — помогает.
— Вернуться придется. Видите, какая гроза?
— Очень даже красивая. Мне ни разу не приходилось видеть такое.
— Из этой красоты можно сразу в преисподнюю попасть.
— Догадываюсь. И все же возвращаться никак нельзя: меня ждут именно сегодня. Представляете себе, что значит переносить встречу в тылу врага?
Он представлял. И хотел сделать все от него зависящее и не зависящее, чтобы она осталась жива.
— Не лезть же в пекло! — вмешался Серебряный.
— Все, Ваня, дебаты окончены, — категорично пресек он разговор. — Летим к цели. Кстати, впереди вон «окно» уже просматривается.
Никакого «окна» он, разумеется, не видел; стрелки еще могут поверить ему, а штурмана, несмотря на всю его наивность, не проведешь. Да и в носу он сидит, все видит. Но Ваня промолчал. А минуту спустя сам поддержал командира:
— До цели осталось всего двадцать минут лету. Теперь, само собой, дотопаем.
Болтанка стала утихать, а вскоре вверху показалась одна звезда, другая, и вот уже по курсу действительно обозначилось «окно», в которое и вошел бомбардировщик, все еще вздрагивая изредка, словно от воспоминания о пережитом или от озноба.
— Доверни на десять влево, — попросил Серебряный. Он успел сориентироваться по звездам и уточнить курс. — Так держать. И можно потихоньку снижаться, а то заморозим нашего пассажира.
Александр сбавил обороты моторам, и гул заметно ослабел. Внизу то слева, то справа вспыхивали трассирующие пули, и, хотя до самолета они не долетали, у Александра снова душа наполнилась тревогой: что и кто ожидает Ирину внизу?…
— Командир, костры по курсу, — доложил штурман. — Переводи на горизонтальный.
Александр машинально взглянул на высотомер: да, хватит снижаться. Тысяча двести, высота, определенная для прыжка.
— Спасибо, товарищ лейтенант, за благополучную доставку, — прозвучал в наушниках голос Ирины. — Прилетайте в гости. Буду ждать. Не забудьте мои позывные.
— Не забуду… — Предательские спазмы сдавили ему горло.
— Горит красная ракета. Вторая. И костер выложен согласно условиям, — сообщил Серебряный.
— Вижу. Рассчитай поточнее.
— Как в аптеке, командир. Приготовились!… Пошел!
Бомбардировщик даже чуть вздрогнул. Или это показалось Александру, а вздрогнул он сам? Он накренил машину, посмотрел вниз, но, кроме непроглядной черноты, ничего не увидел.
— Разворот вправо. Курс двести девяносто.
— Подожди, Ваня, надо убедиться…
— Ну-ну. Сделай кружок.
Лишь когда в небо взметнулись красная, а за ней зеленая ракеты, Александр вздохнул с облегчением и стал разворачиваться на заданный курс. Костры еще минут пять светились внизу, но вот исчезли — то ли их погасили, то ли затмило расстояние.
— Подержи, командир, я ветерок уточню, — попросил Серебряный.
Не успел он закончить промер, как впереди вспыхнули три луча прожектора и, расходясь и скрещиваясь, стали шарить по небу. Бомбардировщик шел им навстречу.
— Так держать, командир. Открываю бомболюки!
Самолет чуть клюнул носом: открытые створки бомболюков создали внизу дополнительное сопротивление.
На земле замелькали вспышки: зенитки открыли огонь. Но их было немного — сюда наши самолеты залетали редко.
Штурман сбросил САБ, и аэродром осветился неярким, но вполне достаточным светом, чтобы рассмотреть на стоянках «юнкерсы», «хейнкели», «мессершмитты».
— Крути, командир, восьмерку.
Это означало, что нужно отвернуть вправо, затем влево и встать на обратный курс, чтобы штурман все хорошо рассмотрел и выбрал объект бомбометания.
Бомбардировщик послушно лег на правое крыло, на левое, и снова голос штурмана прозвенел в наушниках: — Так держать! На боевом!
Снаряды рвались совсем близко и ослепляли почти как молнии. Серебряный словно не замечал их, рассуждал вслух:
— Так… Отлично идем. Хорошо. — И вдруг заорал благим матом: — Стой! Стой, говорю, хрен моржовый!
— Как это «стой»? — опешил Александр.
— Да КП пропустил, кнопку забыл нажать! — чертыхнулся штурман.