Читать интересную книгу С вождями и без них - Георгий Шахназаров

Я недоговорю очень важного, не сказав о своем отношении к религии. Мне думается, человек придумал Бога не от самоуничижения, как считают многие, а, напротив, от гордыни, мысля примерно так: "Да неужто бездушная и безмозглая природа способна была произвести такое чудо, как я? Нет, такое под силу только всеблагому и всемогущему вселенскому разуму".

Бог нужен людям не для того, чтобы было перед кем стоять на коленях, а для того, чтобы ощущать себя венцом творения. Это в некотором роде доказательство их права на главенствующую роль в природе, их особой миссии в этом мире. Ссылкой на божью благодать или волю удобно оправдывать все, что нуждается в оправдании с точки зрения совести. Все живые существа, кроме человека, не способны верить в Бога и тем самым заведомо отключены от его благодати, могут разве что пользоваться его милостыней, установленным им божественным порядком. Человек же способен верить, и потому он один "владеет" Богом, причащен к нему, обладает уникальным правом искать у Всевышнего защиту и грешить, заранее зная, что можно потом покаяться, чтобы спастись.

Вполне вписывается в эту гипотезу и дьявол. Его придумали, чтобы было на кого списывать промахи Бога. Поскольку мы считаем Всевышнего непогрешимым, нужен мальчик для битья или козел отпущения.

И все-таки Бог есть, настоящий, живой, реальный. Каждый человек становится Богом, когда он состраждет себе подобным. Евангелие стало книгой книг именно потому, что впервые внятно провозгласило эту истину, ставшую нравственным законом для рода человеческого, хотя, увы, далеко не всеми и всегда исполняемому, как и другие Законы.

Ну а к Богу, отделенному от нашего сознания, люди обращаются обычно с молитвами, осаждая всевозможными просьбами и проблемами. Беда, однако, в том, что даже у всемогущего нет возможности удовлетворить наши непомерные желания, а вопросы, которые мы ему задаем, вообще не имеют ответов. Жан Жироду однажды изрек, что только тот сохраняет непосредственность веры в Бога, кто не задает ему никаких вопросов.

Что касается безответных вопросов, то для размышления на этот счет существует философия. Она, по сути дела, приступает к своим занятиям только там, где кончаются физика и другие точные науки. То, что поддается объяснению, не требует философии. Если бы была в принципе возможность понять, что такое вечность, бесконечность, смысл жизни и т. д., люди постарались бы решить эти задачи в лабораториях с помощью приборов, а не на философских диспутах.

Как я уже сказал, божественное начало в человеке определяется его способностью сострадать ближним. Смею сказать о себе - я не лишен этого качества. Был неизменно доброжелателен к людям, с которыми сводила меня судьба, помогал, когда мог, тем, кто нуждался в моей помощи.

У меня достаточно трезвое мнение о людской природе. По моему разумению, все люди делятся на порядочных и подлых. Порядочные делятся на пробивных и слюнтяев. Подлые - на умных и глупых. Подлые глупцы и порядочные слюнтяи ни на кого не делятся.

Но при этом главный вывод из опыта моей жизни заключается в том, что порядочных, отзывчивых, сострадательных людей несравненно больше, чем подлых, черствых, эгоистичных. По натуре я достаточно доверчив, можно даже сказать, простодушен, но редко попадал из-за этого впросак. И думаю, все-таки не потому, что везло не нарываться на прохвостов, а потому, что на доверие большинство людей отвечают доверием.

Конечно, есть люди, к которым я питал антипатию, и они, в свою очередь, меня не жаловали. Но зла никому сознательно не причинял, и виноватить меня за причиненные боли и огорчения вправе только один человек - моя жена.

Как-то мне попался на глаза индийский анекдот - непритязательный, но со смыслом. Министр беседует с журналистом, говорит, говорит, потом вдруг: "Что это мы все обо мне, давайте поговорим о вас... Как вам понравилась моя последняя речь?"

Написав целую книгу о своих начальниках и о себе, не обойду и этой темы. За рубежом самым лестным образом отзывался обо мне профессор Оксфорда Арчи Браун, назвавший меня вместе с Бурлацким "основателями политической науки в СССР".

Вот как охарактеризовал мою персону популярный американский журнал:

"Юрист, политолог, автор научно-фантастических произведений, продвигающий радикальные реформы внутри страны и в международных делах, Шахназаров, 65 лет, член узкого окружения (personal staff) Горбачева. Вместе с Примаковым явился соавтором многих идей "нового мышления" во внешней политике, сфере взаимной безопасности и контроля над вооружениями. Постоянно выступал за широкие реформы и децентрализацию. Будучи работником ЦК КПСС, в 1972 г. высказывался в пользу западной социал-демократии и предлагал разделить функции партии и государства в Советском Союзе. В этом году (1990) заявил, что власть должна быть отнята у Политбюро и передана "в руки легитимных государственных институтов... как во всякой демократической стране". Предсказал эволюцию многопартийной системы*.

Дома мое самолюбие было в достаточной степени "утешено" многими положительными рецензиями на статьи и книги, благожелательными отзывами журналистов. Теплее всех отозвались обо мне Лилия Лагутина и Леонид Никитинский, связавшие с моим именем выдвижение гражданского общества и правового государства в качестве главной цели реформ. Справедливости ради скажу, что появление этих формул в тезисах к XIX Общепартийной конференции КПСС стало итогом коллективных раздумий в команде Горбачева. Не столь уж важно, кто там первым сказал "А".

Не оставлю без "свободы слова" и моих недругов, к которым, разумеется, не отношу добросовестных критиков всего мной написанного. Помимо упоминавшейся Тани Микешиной, сильней всего мне досталось от некоего В. Солодова. По его словам, меня "можно без колебаний отнести к категории людей, которые, ни по одному принципиальному вопросу не имея собственного мнения, с давних пор затрачивали всю свою энергию лишь на оправдание и толкование идей, провозглашаемых лидерами". Далее сообщается, что со времен выхода газеты "За прочный мир, за народную демократию" я "славил Сталина", потом "переключился на активное славословие Хрущева", принялся "с тем же успехом исполнять величальные песни Брежневу", а теперь "яростно защищаю Горбачева"*.

Прочитав эти язвительные строки, я стал перебирать в памяти: к газете "За прочный мир..." не имел никакого отношения; "культ личности" только критиковал, хотя вовсе не свожу личность Сталина к "культу"; о Хрущеве не написал ни строчки до последнего времени**; никогда не писал ничего хвалебного о Брежневе, а о Горбачеве, как выдающемся реформаторе, высказался лишь в книге "Цена свободы", то есть уже тогда, когда он стал частным лицом и стало выгодней его ругать, чем занимаются многие бывшие горячие его почитатели.

Не слишком убедительна и попытка объявить меня "потомком "янычар" все-таки происхожу из христианского рода да и сам крещен. С другой стороны, почему иметь в предках янычар позорней, чем, скажем, крестоносцев?

Я помню, конечно, о пушкинской заповеди "не оспаривать глупца", но в данном случае просто проверяю себя. Вроде бы по этим пунктам обвинения нет оснований для самобичевания. Не слишком задевает меня и язвительная характеристика "лукавый царедворец". Тем более что, по мнению автора единственной рецензии на книгу "Цена свободы", мои "рассуждения, хотя они не столько научные, сколько очень и очень субъективные... часто верны"***. Вопрос только в том, почему субъективно верные рассуждения не могут считаться научными?

Без обиды познакомился я с отзывом на свой счет бывшего коллеги по "команде Горбачева" Болдина. Воздав должное моему "теоретическому багажу" и "монументальному внешнему виду", которого я за собой не замечал ("густая шапка серебристых волос" - это у меня-то, лысого), Валерий Иванович далее живописует мою личность следующим образом:

"Это был своего рода человек-реликвия. Он знал практически всех руководителей КПСС и мирового коммунистического движения. Георгий Хосроевич был в аппарате ЦК при нескольких последних генсеках. И при всех вождях был незаменим, плавно колебался в воззрениях вместе с линией партии. Универсальность знаний этого человека обернулась способностью теоретически прокладывать дорогу всем руководителям, которые с удовлетворением узнавали, что, оказывается, действуют согласно марксистско-ленинской теории, во всяком случае, согласно чему-то научному... Он мог писать на любую тему, шла ли речь об экономике, политике, армии, экологии, и все, что выходило из-под его пера, было талантливым"*.

Невзирая на ехидство, заключенное в этой характеристике, мне, видимо, следует поблагодарить Болдина за признание "универсального таланта". "Из-под его пера" я выхожу кем-то вроде Александра Гумбольдта, прославившегося своими энциклопедическими дарованиями. Сам я, однако, так высоко себя не ставлю, трезво оцениваю свою роль в "перестроечных событиях", не говоря уж о мировой истории. Но в одном пункте все же должен возразить Валерию Ивановичу. Вопреки упреку в "колебании вместе с линией партии", который бросают не мне одному, всем "шестидесятникам", когда хотят побольнее уязвить, я и мои единомышленники никогда не шатались в своих воззрениях, оставаясь верными усвоенным смолоду идеям политической свободы, равенства, демократии.