никто не слышал. Да если бы и услышал, наверное бы и не понял. Люди больше о своих болячках пекутся, а до чужой боли им дела нет. Мало кто мается горем чужим. И когда ещё боль чужая для человека своей станет?
Хотя быть такое должно. Ибо и в маете и в гордыне человек один быть не может, и даже слово само дано ему, чтобы другой его услышал. А иначе зачем оно, слово-то?
* * *
Питербурх встретил царёв поезд дождём.
Ещё за полсотни вёрст до «парадиза» дорога расквасилась, растеклась лужами, и из-под наледи показалась жёлтая глина с песочком. Надо было бы поставить поезд на колёса, но Пётр ждать не хотел, и потащились дальше по грязи санно. Полозья скрипели, аж за душу брало. Кони, исхудавшие за дорогу, едва волокли возки. Одна только надежда и была, что до Питербурха рукой подать. А на последней версте, известное дело, и хромой конь рысью бежит.
Вёрст за пять до заставы увидели на дороге пышную карету. Пётр глянул в оконце, признал — Меншиков. Остановил возок. Светлейший бросился к царю по воде. Пётр вылез из возка. Обнялись.
Ветер мял, морщил лужи. Сёк дождь.
Меншиков отстранился, взглянул в лицо Петра пытливо. Тот в ответ головой покивал. Улыбки на лице у царя не было. Светлейший распахнул дверцу кареты роскошной, но Пётр пожелал добираться до Питербурха в возке своём.
Меншиков сел рядом с царём. Объяснять светлейшему не надо было ничего: он и так всё понял. Заговорил торопливо о делах питербурховых. Знал хорошо: делом только и можно отвлечь Петра от мыслей невесёлых.
Светлейший рассказал, что против прошлых лет льды на Неве немалые и можно ждать и заторов, и подъёма воды. Больше же всего следует беспокоиться о верфи, так как весенняя вода высокая и льды могут неприятности принести. Ещё и приврал светлейший для впечатления большего.
Пётр, вначале слушавший князя без интереса, забеспокоился, стал расспрашивать. Светлейший сыпал и сыпал словами. Мол, надо берег у верфи укрепить и о крепости Петропавловской позаботиться — и ей-де вода опасна, — об острове Котлин порадеть.
— А особо большого ледохода, — сказал Меншиков, — надо ждать не сейчас, а во второй половине апреля. Нева лёд свой сбросит, а потом уж пойдёт лёд с Онежского озера. Вот тот лёд ещё страшней.
Забот высыпал мешок, за год не переделаешь, не то что до ледохода. Увидев же, что Пётр обмяк немного, сказал:
— Едем ко мне, мейн херц. Стол накрыт. Колбаски твои любимые кровавые будут и уха из снетков онежских. Не уха — объедение.
Меж тем миновали заставу. Солдат у шлагбаума взял на караул. Пётр руку к шляпе приложил и велел остановить возок. Съехав на обочину, встали, и царёв поезд потянулся мимо. В одном из возков мелькнуло лицо царевича, и Пётр, подняв веки тёмные, тяжело взглянул на него.
Потащились розвальни с колодниками. Промокшие до последней нитки, с чёрными лицами колодники таращились на людей голодными глазами. Тянули руки, просили Христа ради хлебушка. Драгуны, озлившиеся за дорогу нелёгкую, хлестали их по головам плетьми. Колодники заслонялись, но лениво. К битью уже привыкли. Драгуны теснили людей конями, хрипло покрикивали:
— Сдай назад!
Пётр сел в карету, сказал Меншикову:
— Давай, к тебе едем.
Светлейший, сразу же повеселев, заторопил кучера:
— Живо, живо! Гони!
* * *
К полуночи небо очистилось от туч, и на тёмной воде Невы явственно, как в зеркале, выступили отразившиеся звёзды. На текучей воде звёзды вздрагивали и мерцали, словно в небе морозной зимней ночи. От взгляда на ту необычную звёздную карту становилось холодно. И Пётр, стоя у самого края берега, зябко передёрнул плечами. Меншиков, заметив, как царь вздрогнул, что-то негромко сказал стоявшему чуть поодаль офицеру. Тот повернулся круто и нырнул за тёмный остов лежавшей на берегу разбитой барки.
Последние дни Пётр почти не уходил с берегов Невы. Наводнение, правда, не было таким сильным, как предсказывали. Вода и на полсажени не поднялась, да и лёд не был так уж силён. Кое-где на Неве и на Мойке всё же поломало деревянные набережные, разворотило входы в каналы, но вообще-то обошлись малым страхом.
У верфи в ночь самого сильного ледохода побило льдами набережную, и вода пошла под земляные бастионы, окружавшие верфь с Невы. Напугались маленько, но тут же подняли народ, подвезли камня, какой только смогли сыскать, и, загнав людей на валы, по живой очереди, бросая камень с рук на руки, стали заваливать прораны.
— Ну, ну, живей! — гремели голоса солдат, но подгонять никого не нужно было. Все понимали: не сделают дела — быть беде.
Пётр кинулся в самое пекло, туда, где ещё шаг ступи — и полетишь вниз головой в бурлящий поток под напирающие льды. Пудовые камни с шумом валились в проран, вздымая фонтаны брызг, дробили льды, а вокруг в сто глоток орали:
— Поспешай! Поспешай!
И камни, казалось, сами, без помощи людских рук, поднимались на высокие валы и, перекатываясь через гребни, падали в Неву, укрощая разбушевавшуюся реку.
Воду сдержали.
Сейчас в проранах Нева кипела грязной пеной, кружила, но опасное было позади. Адмиралтейская верфь с её канатным двором, мастерскими для изготовления инструментов, пригодных в морском деле, с кирпичным заводом и многочисленными кузницами и складами была спасена. На острове Котлин набережные и постройки различные пострадали от весенних вод ещё меньше. Петропавловская же крепость обошлась вовсе без беды.
В ночь опасную на верфи погибло несколько мужиков. Под напором воды пласт земли внезапно осел, и стоявшие на краю берега, не успев даже крикнуть, ухнули в Неву, как в бездну.
Засуетились было спасать, но куда там! Вода гудела. Да и кому было пожалеть тех мужиков? В Питербурхе, почитай, в фундаменте каждого дворца не камень лежал бутовый, а кости людские.
Льды невские сошли. Ждали теперь льдов онежских, но без тревоги и страха. Ясно было: большого лиха весеннее половодье на Неве принести не может. Сток воды из Онежского озера был ровным, а опасных ветров с моря, которые подпёрли бы Неву, в то время года здесь никогда не бывало.
Чавкая ботфортами по грязи, подбежал офицер и передал светлейшему длинный кожаный голландский плащ царя. Меншиков шагнул к Петру и накинул плащ на плечи. Сказал:
— Что, мейн херц, пойдём, пожалуй?
Князь взглянул на светивший окнами чуть в стороне Апраксинский дворец.
— Чай, заждались. Да и ты, вижу, продрог.
Пётр шагнул было за светлейшим,