На следующий день они покинули это место и разбили лагерь в лугах Шафуркана[1764], не намереваясь задерживаться там надолго. Однако в день ид-и-азха[1765] пошел снег, и в течение семи дней и семи ночей облака в этом месте не рассеивались. А та зима была очень долгой, и воздух был таким холодным, а мороз таким лютым, что все земли стали подобны «странам, покрытым снегами»[1766], и от сильного холода многие животные погибли. Две или три строки, которые я написал своему отцу (да покоится он в мире!) из великой орды в Каракоруме, хорошо описывали это положение:
И ветер пронесу нас над головами палатки из снега,
без веревок и шестов.
Его стрелы проникают сквозь наши одежды,
словно выпущенные рукою богатыря. /
101/
И когда тайный возлюбленный обнимал красавицу с родинкой на щеке,
от свирепости холода они становились одним целым.
И если бы не пылал в их печени огонь желания,
слюна замерзла бы у них во рту.
И на этом привале эмир Аргун разбил большую палатку из отличного сукна, украшенную превосходной вышивкой[1767], внутри которой находилась не менее прекрасная золотая и серебряная посуда, и всячески обихаживал Хулагу. После этого по приказу царя он отправился ко двору Менгу-каана, назначив своего сына Керей-Мелика[1768] с Ахмадом-битикчи и автором этих строк управлять делами Хорасана и Ирака от имени царя.
И когда рассвет весеннего дня пришел на смену длинной зимней ночи, и свежесть распустившихся деревьев (bahār) и цветов вспенилась на губах покрывшейся травой равнины, и весенняя пора украсила землю, и мир облачился в семицветную парчу, и сад начал сосать грудь облаков, и стало уместным это четверостишье, написанное в весеннюю пору жизни:
Раз Весна приготовила пир красоты, И соловей, возрадовавшись, устремился к своей подруге, /
102/ Явись, о рассвет, и поднеси на радостях сегодня под сенью ивы солнца вина[1769],
и животные набрались сил, был отдан приказ прикрепить знамена и штандарты [к копьям] и собрать войска для священной войны и искоренения твердыни ереси. И все силы, находящиеся в тех краях, и тюрки, и таджики, были приведены в готовность.
Поскольку город Тун[1770] еще, очевидно, не был покорен и продолжал упорствовать в своем невежестве, Хулагу прежде всего направился туда, и в начале раби I [конец марта — начало апреля 1256 года] под восходящей счастливой звездой он оседлал коней Победы и Успеха и привязал к их седлам свои желания. Когда он достиг областей Завы и Хафа, здесь его поджидала неприятность, подобная большой туче, бросающей тень на землю. Он послал Коке-Ильгея[1771], Кед-Буку и других эмиров [покончить с этим делом]. Когда они прибыли, чернь (runūd) этого города пыталась оказать сопротивление, однако на седьмой день войско проникло во внутренний город (ḥiṣār) и сравняло его стены с землей. Они вывели всех мужчин и женщин на открытое место и не пощадили никого старше десяти лет /103/, кроме молодых женщин. И возвратившись оттуда с победой к Царю Мира, они затем направились в сторону Туса.
В месяц раби II [апрель-май] они поставили палатку из насиджа в Джинх-аль-Фукаре неподалеку от Туса, у ворот сада, разбитого эмиром Аргуном, и Джинх-аль-Фукара стала местом собрания эмиров[1772]. Это была та самая палатка, которую Император Мира Менгу-каана велел эмиру Аргуну изготовить для своего брата. Для выполнения приказа императора собрали искусных ремесленников и стали советоваться с ними, и в конце концов порешили на том, что палатку следует сделать из одного куска двусторонней ткани. И работавшие над ней ткачи и красильщики[1773] своим искусством превзошли мастеров Санаа: /104/ лицо и изнанка были одинаковыми, и внутренняя и наружная части точным соответствием цветов и рисунка дополняли друг друга. Лезвия ножниц затупились, пока кроили ее. Солнечный диск, этот позолоченный свод, небесный шатер, потускнел от зависти, взглянув на нее, и сияющая полная луна нахмурилась, увидав, как она кругла. Несколько дней они пировали и предавались наслаждениям, и радость и веселье переполняло их сердца. После этого царь отправился дальше и, желая дать отдых своим лошадям, [разбил лагерь] в саду Мансурии, которая была восстановлена из руин эмиром Аргуном и стала теперь настолько прекрасной, что ее красоте завидовали все сады мира. Вот что писал об этом месте Анвари:
О Мансурия, ты сад и дворец, или рай, посланный Богом на землю.
В тот день жены эмира Аргуна и министра Изз ад-Дина Тахира выставили тузгу и устроили пир. На следующий день они покинули это место и некоторое время провели в лугах Радкана. И изо всех провинций, далеких и близких, из Мерва, /105/ Язира и Дихистана доставляли вино, словно воду, и привозили бессчетное количество провизии (ʽulūfāt), которую выгружали на каждой остановке [на их пути].
И, покинув те края, они пришли к Хабушану[1774], городу, который лежал в развалинах и руинах со времени первого вторжения монгольской армии до самого того года, с домами, покинутыми жителями, и каналами (qanat), лишенными воды, и в нем не осталось целых стен, кроме стен Пятничной мечети. А я незадолго до этого купил у жителей участок города. Заметив интерес и удовольствие, с которыми царь занимался восстановлением руин, я привлек его внимание к Хабушану. Он выслушал мои слова и написал ярлык о восстановлении колодцев, возведении зданий, устройстве базара, облегчении участи жителей и о том, чтобы они вновь собрались в городе. Все расходы на строительство он покрыл за счет казны, так что людям не пришлось нести расходы. И колодцы после [долгого] перерыва вновь наполнились водой, и люди после нескольких лет изгнания вернулись сюда и привели с собой крестьян и землекопов для рытья каналов. Они построили мастерские и разбили сад у Пятничной мечети. Мечеть и кладбище были разрушены. Главный министр (ṣāḥib-i-aʽzam) Саиф ад-Дин Ага выделил три тысячи золотых динаров на то, чтобы начать строительство и восстановление.
Хулагу провел месяц в /106/ Усту[1775] и покинул его, когда на горах и равнинах не осталось травы.
Тем временем Рукн ад-Дин Хур-Шах отправил своего брата Шаханшаха и министров своего королевства заявить о своей покорности и повиновении и о своей преданности и верности его двору. Когда эти слова достигли слуха царя, он велел отнестись к ним с почтением и назначил ельчи, которых отправил к Рукн ад-Дину. Он также отправил с ельчи одного из их людей и строго наказал, чтобы Рукн ад-Дин явился к нему лично, а крепость чтобы была разрушена. Когда Рукн ад-Дину стало известно об этом приказе, он по причине молодости и безрассудства, направил ответ, полный лжи и клеветы. И царю стало ясно, что удача отвернулась от этого человека и что добротой и любезностью ничего не достигнешь; и он выступил из Хуркана[1776], чтобы сразиться с ним.