капли алмазно-чистой смолы.
Эта смола использована при создании фаюмских портретов, обнаруженных Флиндерсом Питри в 1887 г. Голубая и золотая краски, украшающие часовню Феодоры и Юстиниана в Константинополе, держатся именно благодаря мастиковой смоле. Рубенс пользовался этой мастикой для стабилизации красок. Мастика – основа настоящего рахат-лукума. Эта смола излечивает всевозможные бактериальные инфекции. А еще мы вспоминаем о мастике всякий раз, когда что-то жуем[21]. На протяжении всей истории Стамбула смолу жевали все, кто мог себе это позволить – для свежести дыхания и во избежание инфекций{854}. Благодаря этой мастике Хиос во времена Османской империи стал одной из наиболее значимых провинций Стамбула.
Особые отношения жителей Хиоса с Константинополем были налицо и в Византийскую эпоху. Рядом хрисовулов – императорских указов – за островитянами закреплялись значительные преференции, в том числе выгодная налоговая схема, а также гарантировалась отмена массового порабощения детей. Благодаря востребованности этого уникального ресурса с антибактериальными свойствами (с незапамятных времен путешественники с восторгом расписывали, какие безупречные зубы и грудь у женщин Хиоса){855} османский гнет казался островитянам не таким тяжелым.
Но в начале марта 1822 г. в Стамбул дошли вести о том, что на Хиос прибыла делегация с Самоса – придать сил живущим на острове христианам и убедиться, что они поддержат формирующееся революционное дело греков. На улицах Стамбула стали появляться первые из тех 5,4 млн мусульман-беженцев, которые за следующие сто лет будут спасаться здесь от гонений христиан. Султан Махмуд II, не желая упускать такой лакомый кусок, как Хиос, приказал казнить всех жителей Хиоса – как находящихся на острове, так и многих из тех, что жили в самом Стамбуле.
Между тем в столице издавна дорожили хиосцами, ведь они были судовладельцами и капитанами кораблей. В городе у них был свой квартал и своя церковь, церковь Святого Иоанна{856}. Из этой аристократической хиосской общины происходили всеми уважаемые чиновники, драгоманы и предприниматели, нередко служившие османскому правительству. Эти островитяне говорили на своем собственном универсальном диалекте, необычайной смеси итальянского, греческого и турецкого языков, и были настоящими интернационалистами. А еще они представляли собой весьма значимую и важную часть культурной мозаики Стамбула.
И вот они стали врагами. Из Стамбула на Хиос прибыл Кара Али-паша – он принялся зачищать остров с севера{857}. Многие бросились искать укрытия в монастыре Неа-Мони. В результате около 2000 укрывшихся в нем женщин и детей сожгли заживо или убили. Оккупировали и уничтожили Авгониму и Анаватос – расположенные на горе в центре острова каменные деревушки, словно сошедшие с картины кубиста и пропитанные духом Святой земли.
Страдания островитян были ужасны. За османской армией закрепилась репутация скорой на расправу. К концу апреля на острове были убиты 20 000–25 000 человек, а еще 40 000–45 000 оказались в плену, были измождены до смерти или проданы в рабство. О многих по-прежнему ничего не известно. До вторжения на Хиосе проживало более 100 000 греков, 5000 мусульман и 3000 евреев. После того как османская армия взялась за дело, греков, по подсчетам историков, осталось всего 2000 человек{858}.
О кровопролитии 1822 г. сегодня помнят по всему Хиосу. Такое впечатление, что даже для тех, кто привык к сражениям, боли и страданиям, такое зверство переходило все границы. В Неа-Мони, в монастырском склепе на видном месте выставлены целые ряды сохранившихся после геноцида черепов с зияющими в них смертельными ранами. А в одной хиосской церкви, построенной в память о погибшем уроженце Хиоса, среди окруженных ореолами святых, под портретом пропавшего без вести 21-летнего юноши висят изображения Плато и Макария, жертв этой резни – турецкие власти регулярно отказывают патриарху причислить их к лику святых.
Хиос всегда был островом звуков: в лесах внизу и наверху живут совы, ветры meltemi (сухие северные ветры с Эгейского моря) стучали дверями и щеколдами, женщины щебетали, как говаривал Гомер, словно «нимфы, владелицы гор крутоглавых». Но к середине XIX в. тут воцарилась непривычная тишина. Переизбыток хиосских невольников на землях Османской империи означал падение цен{859}, а путешественники начали замечать в борделях Стамбула все больше хиосских женщин.
«Резня на Хиосе», Эжен Делакруа
Когда я писала эту книгу, в 2016 г., остров по-прежнему был «на передовой» – тут разбирались с десятками тысяч беженцев, многие из которых тонули, не доплыв пары метров до берега. Полные шлюпки ежедневно прибывали из Сирии, Ливии и Афганистана.
События, изменившие взаимоотношения Хиоса и Стамбула, стали менять и настроения в международных отношениях. В 1822 г. в Европе и Америке захотели узнать и понять, что за зверства здесь произошли. Хиосская резня и реакция на нее живо напоминают о том, что мы – это те истории, что мы рассказываем о себе. Один из плодов такой реакции – картина Эжена Делакруа «Резня на Хиосе». «Для следующей выставки я планирую написать картину, сюжет которой связан с недавней войной турок с греками. Я думаю, в нынешних обстоятельствах, если она будет достаточно хороша, я смогу привлечь к себе внимание»{860}, – писал Делакруа. Картина и правда вызывала бурную реакцию. Некоторых волновала художественная сторона работы Делакруа (эпатажное отклонение от стандартов военного полотна), однако вскоре в хорошем обществе вовсю обсуждали хиосскую резню.
Хотя Делакруа и создавал это полотно из эгоистических соображений, его изображение трагических событий (а такого рода картина впервые выставлялась в музее), как и художественный пересказ событий Виктора Гюго (откуда взята приведенная в начале главы цитата), послужили толчком к изменению отношения к власти османов. А греки, чьим близким удалось избежать расправы, сделали все, чтобы об этой истории не забыли. Их потомки каждое лето возвращаются в «родные края», заходят в монастырь Неа-Мони и вспоминают о том, почему они – такие, как есть.
Для османов же кровавая расправа на Хиосе отчасти была предвестницей конца Османской империи. Она ознаменовала момент, когда восточные фантазии на тему османских прелестей потеряли свою силу и убедительность в народном сознании. Набирало популярность и еще одно полотно – на нем изображались Başibozuk (башибузуки) – солдаты нерегулярного подразделения османской армии, пробавлявшиеся разбоем. Таким образом, этот скалистый остров, где якобы родился Гомер, легендарный бард (именно его рассказ о Трое взрастит мысль о разделении Востока и Запада), указывал на упрочение убеждений. И вот сложившееся было представление об османских мусульманах, которые жестко, но справедливо управляют широко раскинувшимися землями из