В дверь пухленьким бочком скользнула Василинка, одна, без дочки. Она была уже с прической, и напоминала упитанную светловолосую богиню плодородия, из тех, что изображаются лениво возлежащими на поляне в окружении жадно глазеющих на них лесных духов. Платье ей тоже подобрали под стать — похожее на серенитский хитон, только длинное и с закрытой грудью.
— Твой стилист — поклонница средневековой живописи? — я хихикнула, а Васька озабоченно покрутилась перед высоким зеркалом, установленным в углу гостиной.
— Что, так плохо?
— Наоборот, хорошо, сестренка. Так и хочется отщипнуть от тебя кусочек, — и я сделала кровожадное лицо, но тут же вернула вежливую маску обратно — чтобы не сердить парихмахера. Она и так хотела обрезать мои длинные светлые волосы, чтобы «уложить по моде». Кто семь лет проходил брюнеткой с волосами чуть ниже плеч, меня поймет — блондинистая и некрашеная грива до попы до сих пор приводила меня в восторг, хоть и была жутко неудобной. Поэтому я разрешила только подровнять и придать форму.
— Мариан тоже так говорит, — мягко улыбнулась сестра, и я, не сдержавшись, тяжело вздохнула. Чуткая Вася поймала мой взгляд в зеркале.
— Марин. Все в порядке?
— Нет, — ей я не могла врать, — но это пройдет.
Она покачала головой.
— Дай мне поговорить с Ани, пока вы не совершили ошибку и…
— Ни в коем случае, — прервала ее я. — Ты обещала, Васют.
— Знала бы, что увижу тебя такой, не обещала бы, — очень строго и серьезно произнесла моя старшая сестра.
— Какой, Васюш?
— Такой же погруженной в себя, как после смерти мамы, Мариш. Мне страшно за тебя. В прошлый раз тебя сорвало…
Я выразительно глянула на ненужную при этом разговоре парихмахершу и сменила тему. Тем более, что я не хотела об этом говорить.
— Мы так и не сходили к ней на могилу.
— Я была, Марина.
— А мне страшно, Васюш.
— И мне было страшно. Но нужно, Марин.
— Да…после свадьбы….
— Я схожу с тобой, перед тем, как мы уедем.
— Спасибо, сестренка.
Амфитеатр был заполнен до самых краев. Невыспавшиеся пэры, их жены и дети, приглашенные промышленники и воротилы бизнеса, которых тоже в предрассветный час озадачили переносом церемонии на 8 утра. Но пришли все. Королевские семьи материка, сидящие в ложах, украшенных в их цветах. Многочисленная охрана. Маги, закрепляющие над чашей амфитеатра поблескивающие и переливающиеся щиты. Статуя Красного Воина, на пьедестале перед которым лежала корона двора Рудлог. Рассевшиеся на коленях полукругом около статуи священники Триединого и Младших Богов, с ритуальными гонгами в руках. Красные круглые ковры, на которые вставали будущая королева с ее избранником, покрытые символами долголетия, процветания и плодовитости — им было не менее двух сотен лет, и использовались они только для коронации.
Я вышла из Зеркала вслед за сестрами и Марианом и тут же увязла в светлом влажном песке, который, быть может, прекрасно подходил для боев, но совсем не подходил для девушек на каблуках. Но что сделаешь, традиция. Впереди Байдек аккуратно поддержал жену, чуть не свернувшую себе ногу на этом импровизированном пляже. Ангелина же, в тяжелом парчовом платье, цвета темного старого золота, с забранными наверх темными волосами, будто не чувствуя неудобства, медленно приблизилась к ожидающей ее царице Иппоталии.
Так как мамы не было, довести невесту до избранника и представить Богу как будущую королеву должна была знатнейшая из присутствующих женщин. И я заворожено глядела на эту мощную женщину, которая, несмотря на возраст — она была даже старше мамы, сохранила какую-то тягучую гибкость и привлекательность. Я видела ее в детстве всего пару раз, и увидеть ее снова было очередным приветом из прошлого.
Зазвучали гонги, и над амфитеатром установилась мертвая тишина. Только пронзительный, режущий уши, многократно повторяемый звук. Царица ласково улыбнулась Ани, что-то сказала ей и протянула руку. И, под мерный перелив звуков, перекликающихся друг с другом эхом, повела мою сестру к ожидающему ее у расстеленных ковров Кембритчу. А мы остались стоять позади, на положенном месте, в пятнадцати шагах от статуи Бога-Огня.
Было по-осеннему зябко, дул свежий ветерок, звонили гонги, народ на трибунах напряженно молчал, а я заставила себя смотреть, как он берет ее за руку и поворачивается к Красному Воину. Царица, поклонившись Богу и произнеся ритуальную фразу представления наследницы, отступила к нам. Люк тоже был одет по традиции — в красный камзол, символизирующий его вступление в дом Рудлог, белую рубашку с широким воротом, штаны, заправленные в высокие сапоги, и выглядел как герой карнавала. Ну или мне так хотелось. На самом деле он смотрелся очень впечатляюще, и казался старше и спокойнее, чем я помнила его.
На миг он дернул головой, словно почувствовал мой взгляд и собрался оглянуться, и я словно приросла к земле рядом с нахмурившейся Василиной и ее мужем. Не смей на меня смотреть. Не смей, Люк!!! Мы уже попрощались. Теперь твоя судьба рядом с тобой.
Звуки гонгов слились в непрерывный звон, и Его Священство, встав с колен, начал петь молитву-обращение к Красному. Голос у него был слабый, но удивительным образом возносился над звоном, и древние слова слышали все, даже на самых дальних рядах амфитеатра.
Прими, Божественный кузнец,
Огонь дающий и берущий,
Живое пламя Творца,
Дочь свою, наследницу твоей крови,
Плоть твою в поколениях,
Под длань твою…
Один за другим вставали остальные священники, оставляя гонги стоять на земле, и присоединялись к песне-молитве.
…Дай ей мудрость и всемилость,
Дай ей силу и ретивость,
Дай ей долгой жизни
Пусть имя ее запомнят в веках…
И вот вокруг лежащей у ног Красного Бога короны начало разливаться марево, сначала полупрозрачное, словно просто колышащийся над мостовой жаркий воздух, постепенно превращающееся в ревущее божественное пламя, охватывающее статую и превращающее ее в яркую огненную фигуру с горящими глазами. Одновременно с этим сам по себе звякнул первый оставленный на песке гонг, затем другой, и вот они уже взмыли в воздух перед поющими жрецами и начали отбивать ритм.
Тааам-бон-бон. Тааам-бон-бон. Тааам…
Я смотрела на спину сестры и пыталась представить себе, что она чувствует сейчас, будучи так близко к изначальному пламени нашего первопредка? Страшно ей? Любопытно? Все равно?
Я же была в эйфории, это было первое божественное чудо, которое я видела сама, и когда это так наглядно и так близко, становятся жалки и смешны как и наши споры с лицейскими дружками-атеистами, так и философствования почтенных профессоров богословия. Все не так сложно, все близко и понятно. Я тянулась к этой обжигающей стихии, хотела прикоснуться к ней, почувствовать ее. И чувствовала себя обиженной маленькой девочкой, которой показали торт на высоком столе и сообщили, что его сейчас съест кто-нибудь другой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});