Как мне не хватает моих близких, — моей бабушки, моего Нэиля… — у неё затряслись губы. — Ты не хочешь дать мне защиту в Храме Надмирного Света, ты…
— Прекрати! Я дал тебе всю возможную защиту. Никто не смеет и пальцем к тебе прикоснуться в этих фальшивых райских кущах. А взгляды, — чего же ты хочешь, если люди всегда смотрят друг на друга, даже независимо от пола и возраста. Природа у людей такая, — изучать окрестности и прочие как живые, так и неодушевлённые предметы вокруг. Ты же не в мире поголовных слепцов живёшь. Назови хоть одно имя, кто задел тебя негодным словом?
— Как будто я знаю их имена, как будто я слушаю их речи! — Нэя сбросила с себя нижний корсет, наполовину уже стянутый Рудольфом. Не дав ему обрадоваться, она тотчас же стала искать своё платье, в котором и пришла. Это был ему знак. Она не желала сейчас того, ради чего он её пригласил. И не было никакой игры в умышленное оттягивание желаемых мгновений, вдруг переставших быть таковыми. Может, день такой выдался, может, пришло окончательное понимание, что порог Храма Надмирного Света он не переступит никогда. А значит… Что значит? Значит, к этому надо привыкнуть и как-то жить дальше. Платье валялось на диване, куда было сброшено для усиления его соблазна. А теперь ей действительно захотелось уйти.
Подойдя к окну, занимающему половину стены, она открыла его и села на широкий и низкий выступ, чтобы было удобнее смотреть на окружающий ландшафт. Зеленоватое небо частично растворяло в сияющем и уже жарком световом потоке кроны деревьев, а те расслабленно шевелили своими розовеющими листьями, вкушая свою насущную пищу — свет Ихэ-Олы. Нэя подставила лицо воздушному веянию, улавливая кожей световые частички, заряженные энергией вселенской жизни. Ей стало тепло, безмятежно как в детстве, когда точно также по утрам она высовывалась в то окно-эркер, что было у них в большой комнате в доме с наружной лестницей. И захотелось выйти наружу и босиком протопать по утренней траве к тем цветам, что сажала мама в саду, принадлежащем всем жителям общинного дома. Но не было тех клумб, хотя где-то так и остался тот сад и двор, не было мамы, не было Нэиля, не было бабушки. Никого. Только один Рудольф и был у неё. Она вспомнила вдруг маленького старичка Хор-Арха, лежащего на огромном пне срубленного дерева, его предсказания о будущем счастье, и заплакала. Почему так случилось, что она не узнала Хор-Арха на том рынке, где покупала себе овощи на скудный бедняцкий обед? Почему она забыла то детское утро, когда он, сидя в зелёном костюме и в зелёной шапочке развлекал девочек предсказаниями, как сказками, а предсказания все сбылись? Память об этом пришла как будто извне. Как будто она таилась в раскидистой кроне ближайшего старого лакового дерева, очень похожего на то, что срубили тогда в их дворике. Внезапный приступ головокружения едва не потянул её вниз.
Она отпрянула и тут же была схвачена Рудольфом. — Не свались! Зачем ты распахнула окно?! Или ты вообразила себя птицей? К сожалению, ты способна летать только вниз головой, — он маскировал насмешкой свой откровенный испуг.
— Иногда мне кажется, что мир вокруг меня всего лишь выдумка, — сказала она дрожащим голосом, стараясь подавить спазм плача и скрыть слёзы. — И я нахожусь внутри выдумки. А может, я и сама выдумка?
— Когда ты философствуешь и сверкаешь при этом голой попой, выглядит умилительно. Так ты решала, а не проверить ли мир на подлинность? Таким вот способом? Упорхнуть от меня, а также из той выдумки, куда тебя заточили? — Он прижал её к себе, — может, сделаем это вместе и совсем другим способом? Я сильно соскучился…
— Не трогай меня, — попросила Нэя, — не трогай же…
— Ты забыла, что ты моя игрушка? — пошутил он, — а у игрушки не может быть выбора, когда ей играть, а когда нет.
Или диван, стоящий у окна, не был ей привычен, или настрой был не тот, но привычного совпадения желаний на этот раз не произошло. В ней не возникло привычного уже отклика, и даже его ласковое бормотание, почти отеческое убаюкивание всех её возникших тревог не тронули её. Ей хотелось лишь того, чтобы он взял её на руки и ходил с нею по комнате, как делал в первые дни их сближения, не имея сил вместить в себя их взаимной и бескрайней нежности, всегда пограничной с его раскаянием. Но, увы, всё слишком скоро перешло, пусть и в отрадную, но привычку.
— Ты хочешь, чтобы я отменил своё желание? Я могу, но тогда у меня будет определённая разбалансировка в настрое, я буду плохо работать и грустить, считая, что ты меня разлюбила…
Нэя примиряюще гладила его руки, но не пускала их в свободное блуждание по собственному телу, — Я не разлюбила, но мне требуется какая-то тишина, отдых от всех, чтобы разобраться в себе…
— Давай разбираться вместе. В чём именно причина?
— Я хочу с тобою переступить порог Храма Надмирного Света и там, у алтаря с зелёной драгоценной чашей, мне и тебе будет всё настолько ясно…
— Мне и теперь всё ясно без всякой драгоценной чаши, наполненной предрассудками и прочей религиозной чепухой, — он отпустил её от себя. Она закуталась в его домашний халат, валяющийся тут же. Она сама его сшила, украсила вышитой длиннохвостой птицей, но Рудольф ни разу так его и не надел, даже с дивана не убрал. Валяется какая-то тряпка — и пусть себе. Поверхность дивана раздражала кожу, была какой-то шершавой от бесчисленных крошек, поскольку на диване Рудольф любил закусывать, валяясь там. Он не любил чинно сидеть за столом, он вообще не признавал никаких церемоний и этикетов. Вставать Нэе не хотелось. И ничего не хотелось, — Почему ты такой неряха? У тебя весь диван в крошках, противно же…
— О! Наконец-то ты призналась, что я тебе надоел. Быстро же иссякла твоя вечная любовь.
— Нет! Это совсем не так! Я люблю тебя гораздо сильнее, глубже, чем прежде. Хотя мне и казалось когда-то, что сильнее любить уже невозможно. Ты моя неотделимая уже часть, и уйди ты, я погибну…
— Я перестаю тебя понимать. Какова причина твоего раскисания? Не надо было приходить, если ты проснулась с пасмурным утром в душе!
Он вышел из маленькой гостиной, демонстрируя досаду. Но вскоре он позвал её пить кофе, который приготовил и делал вид, что ничего не произошло. На сей раз он устроился за столом, расставил чашечки и выставил поднос с недозрелыми яблоками.