непременно расстрел, – покрывали мы протестующих, – но этот расстрел был не «братьям», как вы говорите, а врагам нашим – буржуям, белогвардейцам, бандитам… Для них эти трибуналы… Только для них… А вы о «братьях» – стыдитесь говорить! Какие они вам братья?! Ну да, не отрицаем – предатель или бандит может случиться и из нашего брата, трудящийся, пусть из рабочих, крестьян, киргизов, казаков – не все ли равно? Да разве такого вы сами-то помилуете, разве не кончите его?
Крепостники сидели смущенные. Притихли.
Мы продолжаем:
– И среди арестованных, товарищи, всякие есть. Очень может быть, ни на минуту и мы не сомневаемся, что есть там ребята, которые попали вовсе случайно.
– И невинные…
– Да, и невинные, – соглашаемся мы. – Но остальные – виновны. И вот, кому-то надо отсеять одних от других: виновных от невиновных, – крепость всем скопом этого не сделает. Надо выбирать какие-то органы, но зачем выбирать, когда уже есть: особый и трибунал…
– Долой, к черту ваши трибуналы… – взорвался снова протест. – Перевешать там всю сволочь, только, и знают что расстрел…
– Товарищи, товарищи, о чем мы спорим? Эти органы остаются… Не можете же вы их уничтожить, раз они утверждены центром, а мы ведь только недавно постановили с вами, что решеньям центра будем подчиняться… Их не уничтожить, а только освежить… людей туда, может быть, прибавить новых… И пусть они вместе…
– Своих, одним словом – свой и трибунал в крепости выберем…
– Нет, нет, – поправляем мы ретивых строителей, – не свой трибунал, а освежить надо тот, что есть…
– Держут по году, с…с…вол…л…чь…
– Ну, не по году, это уж лишку… А вот что не успевают быстро, – это может быть… Но мы поторопим, мы им накажем, чтоб быстрей…
Наконец постановили:
Особый отдел и Ревтрибунал обязуются в самом срочном порядке пересмотреть все дела красноармейцев и разобрать, а впредь стараться при разборе дел придерживаться установленных законами сроков.
Вопрос шестой:
Об уничтожении волокиты и формалистики.
Ну, что за серьезный, подлинно советский вопрос? Да разве большевики не против «волокиты и формалистики»? Словом, сказано приятно.
А начали обсуждать, – эге, куда саданули:
– В учрежденье не приди… Слова не скажи… Одна формалистика кругом. А ты пришел по своему делу. Весна. Тебе пахать надо идти, а из армии держут – не пущают… Что это – порядок? А земля – непаханая… Какой ты черт меня держишь, когда побил я казака?
И вся «формалистика» сводилась к одному:
– Распускай армию по домам!
Постановили «вообще»:
Как та, так и другая сторона признает волокиту и ненужную формалистику злом Республики. Предлагается компартии, профсоюзам и всем ответственным работникам бороться с этим злом, отдавая виновных под суд.
Седьмой:
О пропусках, существующих для входа в некоторые отделы.
Тут на первый взгляд как будто и вопроса-то скандального вовсе нет никакого. Да и вопрос сам по себе второстепенный. Но его подняли с нескрываемой охотой, вгрызлись в него оживленно, потому что тут, в суматохе спора, уж очень было легко перескочить в перебранку, поднять демагогический вой:
– Никуда тебе пройти нельзя, красноармейцу: в штаб идешь – пропуск давай, в трибунал – пропуск. На кой они черт надобны, и кто же вас тронет тут в тылу… Нам чтобы везде ходить…
– Нельзя везде ходить без пропуска, товарищи… Это чистые пустяки… Да у себя на фронте – разве вы позволите каждому входить, например, в штаб, где начальник готовит боевой приказ?.. От этого приказа и жизнь ваша зависит… все тут… и раз без пропуска – входи, значит, кто хочет. А почему же тогда и белогвардейцу не войти какому? Почему не смыть вовремя этот приказ, а? Ну, как, по-вашему, возможно это или нет?
– Ничего не «возможно»! – огрызнулся Вилецкий. – Белогвардейца сами узнаем…
– Не узнаете… Он сделает так, что нельзя узнать… И все дело погибло… Это же совершенно легкомысленно, это ужасно и недопустимо: всем и везде распахнуть наши двери… нельзя этого, товарищи, нельзя, – нам же самим и опасно. Конечно, есть учреждения, где не должно быть для входа никаких пропусков, ну, в хозяйственную какую часть, положим, в здравотдел, соцобес.
– Собесы, ваши, тоже…
– Не о том, не о том, подождите…
– У вас всегда не о том, – перебивают крепостники. – Как только о деле – у вас всегда «не о том», когда же «о том-то» будет?
Молотили-молотили – постановили невинное:
Признать пропуска необходимыми для некоторых отделов, как Штаб, Трибунал и т. д. Изгонять пропуска из учреждений, где они не нужны.
Вопросы восьмой и десятый согласились объединить:
Допустима ли та форма устрашения, которая применяется в Ревтрибунале в отношении подсудимых?
Возмутительное поведение и приговоры таких учреждений, как Особый отдел и Революционный Трибунал, которые ни в коем случае не могут существовать в таком виде, в каком существуют в Верном.
Уничтожить сыск в таком виде, в каком он существует в Особом отделе.
На этих скандальнейших вопросах вдруг заговорил и «представитель партии» – Печонкин: против «дьявольского» нашего сыска, против трибунальской разнузданности, а в конце ляпнул:
– Правильно говорит крепость, что разоружить следует и особый и трибунал… Разоружить – к черту разогнать…
Ну, раз «партейные» так говорили – что ж было делать остальным?
На этих вопросах разгорелись страсти. Паче же всех неистовствовал, разумеется, Вилецкий:
– Суд? Это – народный суд?
– Да где это было? – кричали ему перебивая.
– Везде! – орет Вилецкий. – Везде нашего брата пугали да мучали… Значит, это допрос, по-вашему, коли пистолет на висок наставили, а? Это допрос? Самих расстрелять, допросчиков, подлецов, а они красноармейца, ироды, мучают… До всех доберемся, всем будет сказано, кому что делали…
Крепостники одобрительно гудели, выкрикивали поощрительно отдельные слова ему в подмогу и в раздор, а Вилецкий уж и без того настолько бурно расходился, что выплевывал гневные, злые слова совершенно бессвязно, все чаще, все настойчивей угрожая какому-то невидимому врагу:
– Мы эти допросы все переменим…
– Да кто допрашивал-то, где, когда?
– Вот тебе и где, – уклонялся он от ответа, – мы знаем, где… все знаем…
– Но тут нам и спорить нечего, – успокаиваем крикуна, – за такие случаи допросов мы же первые и предадим негодяев революционному суду, ну? Ну, называйте же фамилии… говорите…
Так фамилий никто и не назвал, а взамен того шумно загалдели о другом, о сыске:
– Красноармейцу стрелять нечем, а тут оружья по трибуналам необеримо, тут шпана окопалась разная да нашего же брата и расстреливает… Нигде тебе пройти нельзя, чтоб спокойно, сыщики шныряют на каждом шагу… Что мух на мед, сукины сыны, все налетели на чужое