Вся советская пропаганда тех лет была нацелена на воспитание интернациональной солидарности с мировым пролетариатом и готовности дать отпор «белой армии и черному барону», которые «готовят нам царский трон». Но люди стремились быстрее преодолеть разруху Гражданской войны и активно включались в заботы мирной жизни.
Эти противоречивые тенденции в советской жизни начала 20-х годов отразились и на положении Троцкого. Теперь он смог вкусить блага мирной жизни, находясь в положении одного из высших лиц советского государства. Дейчер писал: «Бронепоезд был помещен в Музей, его команда из машинистов, техников, пулеметчиков и секретарш была распущена, а Троцкий взял первый отпуск со времени начала революции. Он провел его за городом, недалеко от Москвы, занимался охотой, рыбной ловлей и писал, готовясь к новой главе в своей жизни».
После переезда правительства в Москву Троцкий, его жена и его дети, Лева и Сережа, поселились в Кремле. Ленин и Крупская жили рядом, и порой обе семьи обедали вместе. Троцкого забавляло, когда старый слуга, подавая обед, старался поставить тарелки с российскими гербами так, чтобы головы орлов были повернуты вверх. Троцкий позже писал: «Тесное повседневное соприкосновение двух исторических полюсов, двух непримиримых культур изумляло и забавляло… Со своей средневековой стеной и бесчисленными золочеными куполами Кремль, в качестве крепости революционной диктатуры, казался совершеннейшим парадоксом». Сбиваясь на брюзгливый стиль маркиза де Кюстина, невзлюбившего Кремль с первого взгляда, Троцкий писал: «Тяжелое московское варварство глядело из бреши колокола и жерла пушки».
Однако поклонник западноевропейской культуры довольно быстро освоился в царской обстановке. Банкеты, которые постоянно устраивал Троцкий в Кремле, раздражали Ленина, и он настаивал, чтобы они проводились подальше от его квартиры. Эти банкеты венчались шумными выездами Троцкого и его друзей на охоту в подмосковные леса. Рассказывая о своем любимом времяпрепровождении, Троцкий писал: «Привлекательность охоты состоит в том, что она действует на сознание, как оттяжной пластырь на больное место».
В то же время, привыкая к барской жизни, ему все труднее было играть роль вождя пролетарских армий. Троцкий ощущал, что советские люди уже не так легко верят в легенду о «своем», «боевом» вожде. Дейчер писал о том, что во время приемов Троцким военных парадов на Красной площади 1 мая и 7 ноября, его «появление… и его речи все еще волновали толпы… но он уже не мог найти тот близкий контакт с аудиторией, который он безошибочно устанавливал во время гражданской войны… Его театрализованная манера и героический стиль прежде не казались странными для людей, когда это соответствовало драматическому настрою времени. Теперь они отдавали истеричностью».
Возможно, что «истеричность» выступлений Троцкого была вызвана тем, что его тяготила мирная жизнь страны, которую он считал обреченной на отсталость. Выступая на XII съезде РКП(б), Троцкий заявлял: «Страна наша – особенная страна. До войны мы имели на одном полюсе кочевое хозяйство, варварское, полудикое, и в высокой степени концентрированную промышленность – на другом полюсе. Все переходные ступени, все противоположности у нас в тесном соприкосновении… – и все это на базе чрезвычайной хозяйственной отсталости, на базе нашего крестьянства, которое в огромной своей части пользуется самыми примитивными способами обработки земли. Россию теперь некоторая мудрящая часть заштатной интеллигенции называет Евразией, т. е. сочетанием Европы и Азии. Как хотите, это в точку попадает… Роль торгового капитала, например, у нас была евразийской, больше азийской, чем европейской».
Не веря в способность «варварской» России достичь высокого уровня развития, Троцкий лишь мог уповать на мировую революцию, в которой он мог вновь проявить себя как руководитель. В послесловии к своей брошюре «Программа мира», написанном в 1922 году, Троцкий писал: «Отстояв себя в политическом и военном смысле как государство, мы к созданию социалистического общества не пришли и даже не подошли. Борьба за революционно-государственное самосохранение вызвала за этот период чрезвычайное понижение производительных сил; социализм же мыслим только на основе их роста и расцвета… Подлинный подъем социалистического хозяйства в России станет возможным только после победы пролетариата в важнейших странах Европы».
Развитие России Троцкий видел лишь в рамках будущей европейской федерации. Он писал: «Новый период открытых революционных боев за власть неизбежно выдвинет вопрос о государственных взаимоотношениях народов революционной Европы. Единственным программным решением этого вопроса являются Европейские Соединенные Штаты».
Перспектива превращения России в штат Соединенных Штатов Европы представлялась Троцкому особенно реальной в связи с возможной германской революцией. Как он писал позже, в руководстве большевистской партии «считалось самоочевидным, что победивший германский пролетариат будет снабжать Советскую Россию в кредит в счет будущих поставок сырья и продовольствия не только машинами и готовой продукцией, но также десятками тысяч высококвалифицированных рабочих, инженеров и организаторов».
Троцкий постоянно напоминал своим слушателям, что мирная передышка и нэп – явления временные, а постоянным фактором современности является мировая революция. Выступая в Харькове весной 1923 года, он говорил: «Балансу учимся и в то же время на Запад и Восток глядим зорким глазом, и врасплох нас события не застанут… И если раздастся с Запада набат – а он раздастся, – то, хоть мы и будем по сию пору, по грудь, погружены в калькуляцию, в баланс и в нэп, мы откликнемся без колебаний и без промедления: мы – революционеры с головы до ног, мы ими были, ими остаемся, ими пребудем до конца».
Такой настрой противоречил попыткам Ленина добиться участия Троцкого в общей деятельности Совета народных комиссаров, направленной на решение хозяйственных задач. С одной стороны, Троцкий не желал утрачивать свой контроль над вооруженными силами страны. С другой стороны, он был готов заняться экономикой страны лишь в том случае, если решение хозяйственных вопросов будет поставлено под его жесткий контроль, но он не желал работать в «общей команде», отвечая лишь за отдельный участок этой сложной работы.
Такая позиция Троцкого проявилась вскоре после завершения XI съезда РКП(б) (после которого Сталин был избран Генеральным секретарем ЦК). На заседании Политбюро 11 апреля 1922 года Ленин предложил назначить Троцкого на пост заместителя председателя совета народных комиссаров. Из текста проекта «Постановления о работе замов», внесенного Лениным в этот день, следовало, что «приблизительно 9/10 труда замы должны уделять хозяйственным наркоматам, 1/10 – остальным». Как отмечал Дейчер, «Троцкий категорично и довольно надменно отверг предложение занять эту должность». Одновременно он подверг критике ленинский проект постановления, написав: «Поставленные задачи столь универсальны, что это равносильно тому, как если бы не было поставлено никаких задач». В ответ на предложения об усилении полномочий Рабкрина, который до апреля 1922 года возглавлял Сталин, Троцкий обрушился с резкой критикой на эту организацию. Он писал: «Закрывать глаза на то, что в Рабкрине работают главным образом работники, потерпевшие аварию в разных областях, нельзя… Отсюда ясна фантастичность плана поднять государственный советский аппарат, пользуясь Рабкрином, как рычагом». По мнению Троцкого, в «рычаг упорядочения хозяйства» следовало было превратить Госплан.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});