Читать интересную книгу Гадание на яблочных семечках - Казис Сая

— Дай-ка мне бинокль, — попросил брат. — Врагов надо отдалить, а палку приблизить. На то и бинокль… Вот… Теперь подними меня…

Угнюс обхватил Аудрюса за колени и приподнял, а тот, удерживая одной рукой бинокль возле глаз, ударил другой по концу палки. Палка качнулась, скользнула вниз, упала и воткнулась в землю. Странное дело, за то время, пока их здесь не было, вытянулось не только дерево, но и посох. Стал длиннее, крепче, прочнее, легко вонзался в каменистую почву и лущил все не живое на своем пути. А когда Угнюс нечаянно стукнул себя по ноге палкой, та отскочила прочь, словно на ней крепился резиновый наконечник. Только удивляться всему этому было некогда. Угнюс завел обе руки с биноклем и палкой себе за спину и осведомился у Аудрюса:

— В какой руке?

— В правой, — ответил тот и получил посох. Угнюс повесил на шею бинокль, и они оба заторопились к своему двоюродному брату. Рамунас показал им насос и бутылку чернил. Может быть, так называлось вино, фиолетовое на вид, а может, в бутылке плескались настоящие чернила, Рамунас не пробовал, просто набрал в свой насос.

Все трое быстро вскочили на велосипеды и, налегая на руль, помчались во весь опор от преследователей. Зеленая кочка — так выглядела издалека замаскированная ветками «Нива», уже показывалась на горизонте. И тут, как назло, стало вилять колесо у велосипеда Угнюса. Спустила задняя покрышка. Он кое-как нагнал Аудрюса, показал на автомобиль и крикнул:

— Отдали их, только не слезай с велосипеда!

Аудрюс, держась за руль одной рукой, обернулся, чтобы как следует разглядеть в бинокль Диндерисов, поднес его к глазам другой стороной. Зеленая кочка на какое-то время исчезла из поля зрения.

— Молодец! — возликовал Угнюс и, громыхая пустой покрышкой, налег на педали.

— Что с того? — откликнулся Рамунас. — У них «Нива» — это тебе не наши козлы. Восемьдесят лошадиных сил!

— Ничего, найдем тропку и свернем в сторону…

— Заметем следы… — поддакнул Аудрюс.

Опять не повезло! У Рамунаса на велосипеде слетела долго бряцавшая цепь.

— Остановитесь! — крикнул он братьям. — Устроим-ка им засаду.

Он спрыгнул с велосипеда, помахал им насосом и укрылся за насыпью. Угнюс даже обрадовался, что не по его вине они оказались перед лицом смертельной опасности. «Нива», потеряв из виду велосипедистов, прибавила скорость. Зеленые березовые ветви облетали с машины облезлыми птичьими перьями. Угнюс уже видел торчащую из окошка двустволку Диндериса. Сын сидел с другой стороны и указывал пальцем, куда укрылись велосипедисты.

Первым на обочину выскочил Рамунас и направил чернильную струю на переднее стекло машины. «Нива» на какой-то миг беспомощно заметалась. Пока Диндерис включил дворники, Угнюс выбежал на дорогу и вонзил свой посох, который еще никогда не подводил братьев.

Задребезжало железо, брызнули осколки, в моторе раздалось испуганное ржанье восьмидесяти стреноженных лошадей. Они сбросили наземь капот и запрыгали, посыпались как орехи из драного мешка. Вырвавшись на волю, лошадки, легаясь, пустились вскачь к выгону возле реки — испить воды, порезвиться, поваляться в траве.

Угнюсу, Аудрюсу и Рамунасу без особого труда удалось заарканить по одной гнедой, они вскочили на них и с посвистом помчались галопом по полям — по лугам. Взобравшись на гору, остановились, чтобы оглядеться.

— Глянь, что они там затеяли. — Аудрюс протянул бинокль Угнюсу.

— Диндерис тоже поймал двух лошадей, — заметил Рамунас.

В бинокль было видно, как Дарюс обошел искореженную машину, проводя по кузову острозаточенной монетой. Он отхватил верх у «Нивы» точно краюху деревенского хлеба: вездеход стал похож на обыкновенную повозку на резиновом ходу. Отец Дарюса с помощью защитных ремней и собственных подтяжек связал сбрую, и пароконная повозка была готова. Теперь он подыскивал кнутовище. Дарюс отшвырнул ногой валявшиеся на дороге железяки, выхватил посох, принадлежащий братьям, и огрел лошадей.

Всадники припустили во весь опор, они скакали в свое удовольствие, уверенные, что преследователям никогда не настигнуть их. Однако случилось то, чего никто не ожидал… Одолев какую-то часть пути, Угнюс почувствовал, как лошадь под ним стала вдруг уменьшаться. «Захирела, совсем как Довас…» — успел подумать он и бросил взгляд на Рамунаса и Аудрюса. Их ноги тоже волочились по траве, а лошадки сделались не больше барашков.

— Эй, мужики! — окликнул он. — Мы загнали коней! Давайте спешимся, пусть передохнут.

— Я и сам измотался, — признался Рамунас.

Стоило всадникам придержать лошадей и коснуться пятками земли, как те, весело заржав, прошмыгнули у них промеж ног и мелкой рысью поскакали в луга, где трава посочнее.

Наездники тоже проголодались и притомились. Солнце уже зашло, темнело. Дядин дом был совсем неподалеку. Под деревьями светлела крытая шифером крыша, подвывал Тутис… Рамунас зевнул и проговорил:

— Пора спать укладываться, а то эти злодеи завтра опять пустятся в погоню.

На этих словах как раз из темноты вынырнула повозка Диндериса. Отец спал, навалившись на руль, а сын посапывал носом, зажав в руке чудесную палочку, насылающую сновидения. Их лошаденки выглядели изнуренными и с трудом волокли ноги.

— Распрягите нас… — взмолилась одна из них, удушливо похрапывая.

Другая лошадка жалобно подрагивала губой и даже слова вымолвить не могла. Братья переглянулись — с чего тут начать? Рамунас, как более опытный, предупредил:

— Как только повозка остановится, они сразу проснутся…

— А мы сделаем так, — сказал Угнюс, — ты распрягай осторожно лошадок, а мы будем тем временем толкать повозку.

Они так и сделали. Рамунас распряг лошадей, отвел их к пруду напиться, а братья толкали дальше повозку с Диндерисами, пока она не начала катиться под гору. Заметив внизу поблескивающее в лунном свете болотце, Угнюс крикнул брату:

— Отпускаем!

Аудрюс только-только успел выхватить из рук Дарюса палку-путешественницу. Угнюс обернулся — откуда сочится свет? Рамунас, чертов малец, напоил лошадей и теперь вздумал покурить. Бросил в пруд спичку, и тот полыхнул пламенем…

— Чепуха! — отозвался Рамунас. — Скорее прячьте свою палку! Это солнце бьет в глаза!..

Письма разминулись

Братья написали друг другу, но их письма опять разминулись. Угнюс, наверное, сейчас читает письмо Аудрюса, а тот только что вскрыл врученную ему грамоту от брата.

Угнюс — Аудрюсу

… Потихоньку-помаленьку привыкаю, ведь даже собака, как говорят, привыкает к своей цепи.

С собаки и начну. Если б ты только слышал, как она, бедняжка, воет здесь по ночам! Словно перед каким несчастьем, — говорит тетя. Она все просит, чтобы дядя Пятрас вообще ее куда-нибудь сплавил (понимай так — завез куда-нибудь далеко, чтобы не нашла дороги назад). Поначалу я считал, что Тутис воет оттого, что ночью ему хочется побегать, порезвиться. Как-то вечером отстегнул ему ошейник, но едва собака сообразила, что очутилась на свободе, сразу забилась испуганно в свою конуру. Дядя Пятрас философски заметил: свобода требует от тебя больше, чем дает, поэтому не всякий жаждет ее. А у собак, между прочим, отличный нюх…

Рамунас в нашей дискуссии по поводу собаки не участвует. Плевать ему на Тутиса. Вот поэтому тот и скулит. На днях я пригляделся и увидел, в профиль Тутис с Рамунасом ну прямо близнецы, и ноги у них одинаковые, и уши, оба в охотку грызут сырую картошку! Науке известно, что верные псы со временем становятся похожими на своих хозяев. Как же тут не выть бедняге, не скулить по ночам! Ведь он совсем «обрамунился», выучился грызть сырую картошку, даже косится одним глазом, как Рамунас, а тот хоть бы хны, босой ногой не погладит. Жаль мне его, т. е. Тутиса. (Брата двоюродного тоже жаль, но о нем чуточку позже.)

Если Кастуте собирается заводить собаку и еще не передумала, скажи, я рекомендую ей Тутиса, он будет охранять двор и цветник. Прибавь еще от себя доброе словцо. Она действительно не ошибется.

А теперь о Рамунасе… В прошлом письме я проговорился, что тетя Виталия прижала его из-за бинокля… Когда тетя спросила, говорила ли Кастуте на нашем дне рождения, что отдала эти вещи крестнику, я стал заливать, дескать, у меня тогда сильно болела рука.

— Но уши ведь у тебя нее болели? — только и заметила тетя.

Я ответил, боль была такая, даже в ушах рябило… Тетя Виталия рассердилась из-за того, что не говорю правды, Рамунас — что вру не слишком складно… Теперь мы оба условились так: он отдает нам, по желанию Кастуте, бинокль и часы, а себе, как крестнику, оставляет на память серебряный портсигар, который исполняет мелодию «Утомленное солнце нежно с морем прощалось»… И еще скажи Кастуте, что он бьет себя в грудь и обещает больше не… хозяйничать у нее на полках, а также просит передать такие вот слова: «Прости меня, Кастуте. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается, но, честное слово, больше этого не повторится». Сам он писать ей, конечно, не осмеливается, зато очень надеется, что Кастуте напишет его матери письмо и реабилитирует его, горемыку… Тогда тетя выполнит свое обещание и купит Рамунасу мопед — в честь окончания восьмилетки…