и речью к тебе, а зовут меня Ольрад, Ратияров сын.
– Ты сам из русов? – Амунд приподнял бровь, услышав это имя, и еще раз окинул взглядом смугловатое лицо Ольрада, его южные черты и хазарскую серьгу. – У меня телохранитель тоже Ольрад. – Он кивнул на одного из здоровяков, растянувшихся на кошмах, и тот ухмыльнулся.
По-славянски князь плеснецкий говорил свободно, только выговор его отличался от здешнего. Голос у князя плеснецкого оказался низкий, густой и звучный.
– Нет, господин, род мой от хазар идет, от удалого Илман-паттара, отрока Хазар-Тархана. А у деда моего, Гремибора, был побратим-рус, по нему и стрыю моему, и мне имя нарекли.
– По тебе видно. Сядь, – Амунд кивнул ему на ковер перед собой, видимо, не желая, чтобы посланец над им нависал и загораживал свет снаружи. – С чем прибыл?
– Воеводы наши, Ярдар и Хастен, с дружиною своею, просят тебя к нам в городец на пир, к хлебу-соли. Пива и меда попить, добрую беседу повести. Хоть пора нынче и не самая изобильная, а чем честного гостя угостить, найдем.
Амунд ответил не сразу, а как будто призадумался, покусывая длинный высохший стебель травы. Ольрад почти смутился: неужели Тархан-городец ему нехорош, чтобы он и пива с нами выпить не желает?
– За приглашение благодарю, – ответил Амунд, помедлив. – Да не знаю, уместно ли мне с вами меды распивать…
– Хоть воеводы наши и не княжеского рода, – начал Ольрад, почувствовав себя оскорбленным на родной Тархан-городец, но не подавая вида, – однако дело свое делают честно и у добрых людей славу добрую имеют…
– Дело не в славе. Не в вашей славе, – добавил Амунд. Ольрад ждал продолжения, не понимая его. – Вы тут и не ведаете, поди…
– Что?
Амунд провел рукой по гладко зачесанным назад и заплетенным в косу длинным волосам.
– Кто господин воевод ваших? Кому дань даете, кому служите?
– Слуги мы хакан-бека Аарона. Он владыка волости нашей, ему дань даем, его мыто собираем и от него за службу награду свою имеем. С тех пор повелось, как по велению Езекии-бека привел пращуров наши из Северской земли Хазар-Тархан и здесь при волоках, посадил.
– Не доходили до вас вести, какое боище на Итиль-реке случилось?
– Боище? На Итиль-реке?
Ни о чем таком в Тархан-городце не слыхали, и у Ольрада будто комар заныл в душе – то было предчувствие неведомой беды.
– Как вышли мы с моря Хазарского и встали близ Итиль-реки, – неспешно начал Амунд, – послали к тому… Аарону-беку. Выдали ему половину добычи, как уговорено было. А через день напал на нас врасплох бек с конными своими, бохмитами. В один день тысячу человек без малого порубили. На другую ночь снова пришли – и конные, и пешие, сам я с ними бился с дружиной моею. А в ночь как нам отплывать, пришли они снова. Грим конунг, сын Хельги киевского, в ту ночь сгинул, и с ним две сотни дружины его, из киевской руси. Ушли я с моими людьми да северные русы, люди Олава. Однако и они сгинули, пока от того боища к переволоке на Ванаквисль пробирались. Видно, догнали их хазары и порубили тоже. Нас самих порубить хотели – на переволоке наслали на нас буртасов целую орду. Сам я с их бойщиком бился и едва одолел, а то и мне бы смерть там пришла, и дружина моя бы без добычи и без чести осталась, а то и саму жизнь бы изронила. А коли вы – хазарского бека слуги…
Ольрад невольно сглотнул, осознавая, что это значит. Непонятно почему, но эти русы – кровные враги бека. Стало быть, и тархановцев – его слуг. А он, о том не ведая, забрался в самую глубину их стана, в княжескую вежу, и четверо телохранителей, лежащих, будто псы, на полу, только и ждут знака от своего господина… При нем же всего десяток отроков, да и те безоружные…
Но тут же страх за себя смыло другой мыслью. Да и выберись он из стана невредимым – дальше что? Разве можно за валом Тархан-городца скрыться от целого войска! Ольрад едва не задрожал, кожей ощутив, как беззащитна вся Веденецкая волость перед множеством враждебно настроенных русов. Что сможет их полусотня против полутора тысяч воинов, из которых каждый, пожалуй, благодаря свежем опыту стоит двоих здешних? Да они сметут и Тархан-городец, и всю волость, от больших и малых селений останутся дымящиеся обгорелые развалины…
Дождались гостей на свою голову…
– Ты ступай к твоим воеводам, – прервал его лихорадочные размышления Амунд, – передай им, что я сказал, и пусть решают: уместно ли нам меды распивать. Что ни решите – я вас не трону, коли будете умны. Мне у вас тут добычи и славы не искать.
– Благо тебе буди, – Ольрад поклонился, стараясь не выдать, как потрясен.
Из шатра он вышел с таким чувством, что на каждом шагу земля может под ним просесть и он рухнет в бездну. И ладно бы сам – а то всей волостью вместе. Ни слова не говоря отрокам, он уселся на Веприка и тронулся через луг обратно.
Проводив взглядом выходящего гостя, Амунд прикрыл глаза и снова вытянулся на ковре. Наконец-то, после двух месяцев пути вверх по Итилю и Дону, после утомительного перехода через переволоку они достигли края хазарских владений. Полторы тысячи человек из шести. Сколько-то пало за Хазарским морем, хотя тамошние потери были меньше тех, что войско понесло за три дня на Итиле, лишившись к тому же своего главного вождя и киян, победителей Миклагарда. Куда-то сгинули северные русы со своими молодыми и бойкими вождями, Годредом и Свенельдом. Только он, Амунд плеснецкий, сумел вывести из хазарских владений своих людей – бужанскую русь, а еще ратников полян, радимичей и той части северян, что платила дань Хельги Хитрому. Он мог гордиться силой своей удачи, спасшей от гибели его самого и всех этих людей. Но после всего пережитого, после поединка с тем толстяком, чье имя он давно забыл и про себя звал Хомячьей Мордой, Амунду не хотелось без большой нужды испытывать свою удачу. Даже добрым норнам надо дать отдохнуть.
Под полог шатра просунулась голова, а потом и туловище, когда-то весьма объемное, но после испытаний последних лет изрядно похудевшее, от чего казалось, что его тело и круглое лицо воеводы радимичей, Жизномира, взяты от разных людей. Амунд улыбнулся про себя: еще за Хазарским морем Жизномиру однажды прилетела стрела в самую задницу, и от нее остался длинный шрам; об этой ране говорили со смехом,