что ж планы… любимое молоко-плюс — видимо, так, а? Надо сперва взбодриться, всем надо, а тебе особенно у тебя сегодня трудный день.
— Ты прямо будто мои мысли читаешь! — Я изобразил улыбку. — Как раз хотел предложить наведаться в добрую старую «Korovu». Чудно-чудно-чудно. Ну, веди нас, Джорджик! — И я выдал ему вроде как низкий поклон, улыбаясь, как bezumni, но при этом лихорадочно соображая. Однако когда мы вышли на улицу, я понял: думает glupi, a umni действует по озарению, как Бог на душу положит. И снова мне помогла прекрасная музыка. Мимо проехала машина, в не работало радио, до меня донесся всего лишь такт или полтора, но то был Людвиг ван, Скрипичный концерт заключительная часть, и я сразу понял, что от меня требуется. Хриплым голосом говорю: «Ну, Джорджик, давай!» и выхватываю свою britvu. Джорджик от неожиданности как-то так ухнул, но очень даже быстренько — шшшасть! — выщелкнул из рукояти клинок nozha, и мы кинулись друг на друга. Старина Тём говорит «Ну нет, так дело не пойдет», и начал отматывать с талии tsepp, но Пит удержал его, схватив за руку: «Оставь их. Так надо». В результате Джорджик и ваш покорный слуга, как коты, заходили друг возле друга, выжидая мгновенье, когда противник otkrojetsia, причем оба друг друга назубок знали, слишком даже хорошо знали; Джорджик время от времени шасть-шасть сверкающим своим клинком, но все впустую. То и дело мимо шли люди, видели все это, но не совались — надо полагать, такого рода зрелища им давно примелькались. Потом я сказал себе: «Раз, два, три!» и бросился хак-хак-хак бритвой, — правда, не в лицо и не по glazzjam, а нацеливаясь на руку, в которой у Джорджика был nozh, и он его, бллин, все же выронил. Да, бллин. Выронил, и nozh дзынь-блям на зимний звонкий тротуар. Я лишь слегка мазнул Джорджика по пальцам britvoi, а он стоит и смотрит, как набухают под фонарем капельки крови.
— А ну! — повернулся я к Тёму (причем теперь начинал я первый, потому что Пит перед этим дал Тёму soviet не разматывать tsepp, и Тём внял ему). — Ну, Тём, теперь с тобой разберемся, ладненько? — Тём, как какой-то большой bezumni зверь, с криком «Гхааааа» мгновенно размотал опоясывавшую его tsepp, да так ловко, obaldett можно. Тут правильной тактикой для меня было держаться как можно ниже, прыгая по-лягушачьи, чтобы защитить лицо и glazzja, и я так и делал, бллин, что беднягу Тёма изрядно изумило — он-то привык хлестать по открытой morder — хлесь-хлесь-хлесь! Однако он, надо признать, здорово влепил мне по спине, меня аж до нутра прожгло, но эта боль только побудила меня скорей с ним разделаться. Ну, я и мазнул его britvoi по левой ноге через штанину — штанина тесная, разом на пару дюймов разъехалась, и брызнуло немножко крови, отчего Тём стал вообще как bezumni. И тут, пока он завывал вау-вау-вау собачьим голосом, я провел с ним тот же прием, что и с Джорджиком, вложив все в одно движение — вверх, вбок, вжжик, — и почувствовал, как britva вошла в мякоть его запястья, отчего он выронил змеиную свою tsepp и заверещал, как ребенок. Потом попытался всосать всю лишнюю кровь с запястья, одновременно не переставая верещать, но крови было слишком много, и он захлебнулся ею — бупль-бупль, — а кровь хлестанула фонтаном, хотя и ненадолго. Я говорю: — Ну что, други, вам все ясно? Ты как, Пит?
— А я разве чего говорил? — отозвался Пит. — Я и не говорил ничего! Слушай, как бы Тём до смерти не истек кровью!
— Не sdohnet, — сказал я. — Sdohnutt можно только один раз. А Тём sdoh еще до рожденья. Вся эта кровища сейчас перестанет. — Я знал, что главные кабели у него целы. Вынул свой чистый платок из кармана, чтобы обернуть ruker бедному умирающему Тёму, который вопил и стенал, и кровь действительно вскоре остановилась — да и куда бы она делась-то! Будут теперь знать, кто истинный vozhdd и хозяин, бараны tshiortovy, подумал я.
Довольно быстро я обоих раненых бойцов успокоил в уюте бара «Дюк-оф-Нью-Йорк», поставив перед ними двойные бренди (купленные на их же babki, поскольку свои я все отдал отцу) и сделав пару примочек из пропитанных водой носовых платков. Старые veshalki, к которым мы в предыдущий вечер отнеслись с такой заботой, снова были тут как тут и наперебой твердили: «Спасибо, ребятки», «Дай Бог вам здоровья, мальчики», прямо удержу на них не было, хотя мы вовсе не собирались вновь расшибаться перед ними в lepioshku. Однако Пит сказал: «Что будем пить, девушки?» и принес им пивка s pritsepom, как будто у него денег куры не клюют, и тут уж их совсем зациклило: «Уж как мы вам рады, как рады, мальчики», «Никогда не заложим вас, ребятишки», «Вы самые лучшие в мире ребятки, вот вы кто!» Наконец я говорю Джорджику:
— Ну что, возвратимся туда, откуда начали, да? Ссоры забыты, все как было, правильно?
— Во-во-во! — сказал Джорджик. Однако старина Тём все еще смотрел несколько ошалело и даже так высказался: «А я ведь достал бы гада, ну, как ее, этой — tseppju, просто мне какой-то vek под локоть попался», — словно он все еще продолжал dratsing, причем даже не со мной, а с каким-то другим противником. Я говорю:
— Ладно, Джорджибой, так что там у тебя на уме-то было?
— Да ну, — отмахнулся Джорджик, — не сегодня. В эту notsh, видимо, все же не надо.
— Ты большой сильный tshelovec, — сказал я, — так же, как и все мы. Мы ведь не дети, правда, Джорджибой? А посему скажи мне, не томи, что ты надумал в глубине души своей?
— Эх, по glazzjam бы гада tzeppju, — бормотал Тём, а старые sumki все никак не могли уняться со своими благодарностями и благословениями.
— Помнишь, нам один дом попался, — проговорил Джорджик. — Еще два фонаря там у ворот. Название у него какое-то дурацкое, не припомнить.
— Какое дурацкое название?
— Да что-то там, то ли «Усадьба», то ли «Засадьба», — какая-то tshiush. Там живет одна старая ptitsa со своими кошками, и у ней полный дом старинного дорогого добра.
— Например?
— Ну, золото, серебро, а может даже и briuliki. Это мне Билл Англичанин сказал.
— Poni, — сказал я. — Я вас poni. — Я действительно понял, что за дом имелся в виду: в Олдтауне, сразу за парком Pobedy. Что ж, настоящий предводитель умеет выбрать момент, когда пойти на уступку, сделать широкий жест, чтобы умаслить