Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завидев темные воды Пахры, Варвара наконец обнаружила предмет, более привлекательный для обсуждения, чем пятно на обивке кровати, напоминающее лысину Горбачева. Повернувшись ко мне, но глядя слегка мимо, она затараторила:
– Ну что, маленький, опять накуксился? Опять расхохлился? Ну не надо! Смотри, какие волны! – Язык у нее немного заплетался. – Там водоросли, черная музыка, там на-лалай, ту-ду-лай-рарарим-там. Садись со мной на бережку, ру-лу-лай, тири-рай.
Конечно, я продолжал упрямо стоять столбом. Давно следовало развернуться и уйти. Но рюкзак с ключами, паспортом и деньгами остался на даче, куда без Варвары попасть невозможно. И позвонить Ольге с Сережей нельзя – телефон в кармане все того же рюкзака. Оставалось ждать момента, когда мы вернемся, можно будет полноценно оскорбиться и уехать домой. Господь, как это было глупо!
Река несла почти невидимые воды под облаками нависающих ив, и ночной воздух, настоянный на луговых травах, расступался от бодрых криков:
– Успокойся, я тебя прошу! Смотри, какие звезды! Можешь ты сесть и обнять меня сию же секунду? Мишуша! И хрен с тобой. Привела чмыря на свое детское место. Раз ты такой, ты мне не нужен! Сволочь! Хочешь, я разденусь догола и буду плескаться в реке, как дриада? Кретин ты, и я, я кретинка! Бедный я, злосчастный осел!
Наверняка есть люди, чье чувство красоты от воплей и оскорблений только обостряется. Пока такому человеку не скажешь, что он паскуда, он хризантему от вантуза не отличит. Признаться, я не из их числа. На обратном пути я слышал, как пахнет ночная полынь и звенят в траве цепочки цикад, но наблюдения, которые в другое время обратились бы в чуткое счастье, сейчас происходили как бы помимо меня. Текла над головой пыльца созвездий, мелькали леденцы редких фонарей, а я все думал: как же можно так испортить человеку его чертов день рождения? Нахохлившийся ребенок лет десяти, приученный к тому, что хотя бы день в году все договорились его радовать, прощать и ни в коем случае не огорчать, чувствовал себя, то есть меня, обманутым. Разве я требовал подарков, хороводов и песни «Каравай, каравай»? Между тем не сам ли я пытался договориться с этим мальчиком, чтобы он принимал день рождения, как всякий другой день?
Странно, невзирая на свою безупречную правоту, я чувствовал, что даже в этой ужасной ситуации Варвара Ярутич ухитряется оставаться восхитительной, непостижимо талантливой, и хотелось запомнить, любовно сохранить все, что она делает и говорит.
Наконец мы дотащились до ворот. Сладкую мысль о перебрасывании рюкзака через ограду в четыре часа ночи, о прогулке до станции я утомленно отверг, улегся на узкой кушетке в кошачьей комнате и уснул.
5Вскоре утреннее солнце вошло в комнату, точно многоцветный звон. На окнах не было штор. Проспав каких-нибудь три часа, я не узнал места пробуждения, попытался вернуться в сон, но допущен не был. Потом собрался с духом, вспомнил события вчерашнего вечера и ночи.
Солнце просвечивало белые шлемы лилий, валялось в траве, грело стволы сосен. Сад цвел по-райски щедро и по-японски тонко. Ужасные сцены минувшей ночи больше не ужасали, боль обиды оказалась многослойно увернута во что-то мягкое, и распаковывать ее не хотелось. Мысли притупились, и единственное, что я чувствовал напрямую, – красоту. Сейчас я был теплым замшелым камнем из летнего сада, ощущая мир и свою прежнюю жизнь на каменный лад.
В дверь тихонько поскреблись. Вошла Варвара, улыбаясь, точно ведьма эпохи Возрождения. Как ни хотелось мне оставаться нагретым камнем посреди июльского сада, пришлось посмотреть на веселую злодейку. Она, похоже, думать забыла о вчерашних неприятностях, щебетала о Герберте, который – вот дундук! – грыз несъедобный утеплитель. Она хотела было залезть в постель, но кушетка неожиданно взяла мою сторону и застонала с такой ревматической силой, что Варя кротко уселась на край и вместе со мной воззрилась на солнце, гуляющее по саду.
– Хочешь, я приготовлю завтрак и мы сядем под дубом? – спросила она, нежно разглядывая листья на перголе.
Вместо того чтобы спросить про ближайшую электричку или на худой конец потребовать извинений, я просто кивнул и закрыл глаза. От недосыпа веки двигались мешковато, к тому же с закрытыми глазами я видел все тот же сад с танцующим солнцем, только нарисованный немного по-другому.
6На круглом столе под огромным дубом лежала сухая веточка со скрученными листьями. С дуба спускался на четырех цепях граненый фонарь, внутри серел оплывший свечной огарок. Усевшись в складное кресло, я слушал журчание воды, бегущей в Малый пруд, и следил за отсветами на листьях и цветах. Казалось, ритм ручейных звуков и колышущихся бликов – две стороны одного и того же ленивого счастья.
Счастье сада состояло в том, что в мире не было событий. Значит, никто ни перед кем не был виноват, никто никого не мог обидеть, а самое важное – это витражный блеск стрекозьих крыльев, сетка дрожащей серебряной ряби на боку камня, птичьи голоса высоко в листве.
Проснулась Ольга, завтрак пришлось отложить до тех пор, пока она не будет готова к нему выйти. Впрочем, время в саду все равно отменилось, а где нет времени, нет ожиданий, а если и есть, то они легки, точно тень прозрачного облака. Полуспя под дубом, я думал о том, что Варя вечно заставляет меня сравнивать ее с матерью. Трудно понять, откуда взялась эта игра, причиняет ли она дочери терзания или щекочет какими-то соблазнами. Во всяком случае я не подавал для такой игры ни малейшего повода. Время от времени Варвара с вызывающей игривостью спрашивает:
– Как по-твоему, кто красивее: я или мама?
Этот вопрос вызывает недоумение. Зачем она его задает? Что хочет услышать? Мои предпочтения – если, конечно, это слово вообще уместно в ситуации, когда никого ни с кем не сравнивают, – очевидны: я встречаюсь с Варей, у нас роман, возможно однажды мы поженимся. Впрочем, разве мы всегда выбираем лучшее? И всегда ли мы вообще выбираем? Ответ «Люблю одну тебя» Варвару не успокаивает и даже слегка раздражает.
В шаге от меня промчались одна за другой две собаки и скрылись в кустах по ту сторону перголы. Они исчезли так скоро, словно их и вовсе не было. Но колокольчики продолжали тревожно качаться, выходит, собаки мне не померещились.
Наконец Ольга закончила прихорашиваться и вышла из дому. Тень дуба не приглушала ее сияния. Ольга – женщина, которая явилась из древних языческих преданий и однажды непременно воцарится в новых легендах, если наш век еще способен что-то слагать и помнить. Внешность Вариной матери древнерусская, из тех веков, когда в степные славянские крови уже вторгалась северная, варяжская. Высокая статная Ольга светла, величава, и красоту ее трудно отделить от здоровья: чтобы восхититься, достаточно посмотреть на ее румянец, белозубую
- Без памяти - Вероника Фокс - Русская классическая проза
- Дживс и Вустер (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз - Русская классическая проза
- Женщина в огне - Лиза Барр - Русская классическая проза / Триллер