Читать интересную книгу Тайны поля Куликова, или Трилистник дороги - Андрей Синельников

– Герцогиня тосканская Мария Медичи, княгиня этрусская, графиня швабская и прочая и прочая, в сопровождении достойного рыцаря Ордена всадников Богородицы Сионской, князя венгерского и трансильванского Росмонда Беррийского, по приглашению его королевского величества Филиппа Красивого, да продлятся его благоденственные года, с визитом.

Рядом с Гийомо де Ногарэ стоял маленький человечек в неприметном сером камзоле, который шептал ему в ухо быстро, почти скороговоркой комментируя слова пажа:

– Медичи один из богатейших и главнейших родов в Тоскане, практически главные имперские контролеры финансовой сети на западных землях. Этрусские роды – прямые потомки ханов Орды и родственники всех правящих прямых наследственных родов. Швабские графы родня соправителям империи в первом поколении. Так что птичка эта, одна из владелец всей Земли Обетованной. Орден Сиона глава всей финансовой сети. Венгерские корни – корни самых воинственных медвежьих родов. Трансильванские, если еще и ведут к графу Дракуле – прямое указание на связь с Посвященными. Имя говорит о том, что сам из росских медведей. Спутник ее, если не родовитей дамы, то…, – Он понизил голос до почти не слышного шуршания, – То нашего короля родовитей ступеней на пять. Она явно больна и больна неизлечимо. Он ее сторожит, по всей видимости, по воле отца. Паж – совершенно точно, девица. Телохранители из высшей касты воинов, таких нет ни у одного наместника, не то, что у нас, даже у орденских братьев, – Он замолчал, тяжело переводя дух.

Король уже спускался на встречу гостям, радушно приглашая их во дворец. Ногарэ задумчиво теребил манжет. Все проследовали в парадный зал дворца, и расселись вокруг накрытого стола, стоявшего посреди залы. Герцогиня была ослепительна. Платье цвета червонного золота с расшитыми по полю желто-золотыми Лилями, как бы подчеркивало, кто здесь имеет право на ношение этого герба, в открытую кидая вызов королевской мантии с лилиями. На рыжих волосах сияла огромными бриллиантами удивительной красоты корона, в центре которой выделялся своим размером изумруд, какого-то неземного глубоко-зеленого цвета. Рыцарь был в своем излюбленном угольно-черном одеянии с серебряной отделкой. Паж, стоявший за спиной хозяйки походил на лесного эльфа.

– Это посланцы Люцифера, – Шепнула одна дама другой, – Посмотри на нее и на него. Она сама смерть, настолько она бледна. А он просто…

– …сам Люцифер, – Подхватила ее подруга, – Как же я хочу с ним познакомиться!

Король склонился к гостье, предлагая откушать, и завел с ней беседу. Время тянулось незаметно, во взаимных комплементах, сплетнях, и ничего незначащих обменах любезностями.

Вдруг Ногарэ уловил слово «Фландрия» промелькнувшее в беседе. Фландрия была для него как зубная боль. Захватив этот цветущий кусок земли с его ремесленниками, городами и пастбищами, он считал, что сделал удачный ход. Тем более что все было продумано и заранее купленные горожане из среды самых алчных, предварительно криком кричали, зовя к себе франкских рыцарей. Но теперь в этом котле все бурлило и кипело, варево под именем «Фландрия» готово было вырваться из котла. Поэтому он отложил недоеденный кусок и, делая вид, что рассматривает налитое в бокал вино, прислушался. Дама щебетала про сукна, выделываемые в Брюгге, про его каналы, про городскую башню Белфри возвышавшуюся в центре города. Она даже как бы невзначай посмеялась, что название ее означает «звон свободы» и колокол, звонящий на ней к заутрене, всегда нес голос свободы. Потом так же мимоходом упомянула, что, мол, ходят слухи, что фламандские арбалетчики лучшие в мире и что им не страшна никакая рыцарская конница, тем более не Орда, а наместнические дружины и наемники. На возражения короля, опять защебетала, что она в воинском деле ничего не понимает, и с этим надо обратиться к ее спутнику, но ненароком упомянула, что герб Фландрии Имперский лев, и является она областью прямого имперского подчинения, округом ремесленного производства и морской торговли. Затем разговор ушел на фламандские кружева, сукно, цветы и морские прогулки.

Второй раз Ногарэ встрепенулся, когда захлебываясь в упоении, но, по-видимому, ничего не понимая в том, о чем рассказывает, описывала королю, что такое соборное собрание. Она, по ее словам, много поездила, и ее сильно поразило, что во многих провинциях и уделах наместники собирают всех представителей главных сословий:

сражающихся, молящихся и кормящих и советуются с ними по главным решениям своим. Она опять заахала и заохала, как это мило и правильно. Но вскоре разговор ушел в другую сторону и Ногарэ опять потерял его нить.

Это он потом не раз вспомнит этот день. И тогда, когда, рано утром по зову колокола поднимут в Брюгге восстание горожане, потом получившее название «Брюггской заутрени», и тогда, когда в битве при Крутре фламандские арбалетчики наголову разобьют рыцарей короля. Вспомнит Ногарэ, этот день, когда по приказу из Имперского центра создадут при короле Генеральные штаты, высшее сословно-представительское учреждение, контролирующее действия короля. Но все это будет потом, а пока он заметил, как закашлялась герцогиня и быстро приложила к губам, тонкий платок. Как неуловимым движением спрятал его паж, но он успел заметить пятна крови на нем.

– Умирает, чахотка, – Подумал он.

Рыцарь наклонился к своей спутнице, шепнул ей что-то, и они засобирались откланяться. Дальнейшее его не интересовало. Он так ушел в себя, что совершил непростительную ошибку, которую вспоминал все годы до смерти и которую вспомнил на смертном одре. Он не послал за ними соглядатаев, решив, что утром прицепит к ним своих людей.

Утром их в Париже не было. В аббатстве Сен-Дени сказали, что дама и ее свита, не возвращались из дворца, только заехал один оруженосец погрузил вещи на двух заводных лошадей, расплатился и скрылся в ночи. Городская стража сказала, что выпустила из ворот, за приличное вознаграждение, нескольких всадников, отправившихся по южной дороге. Погоню снаряжать не стали, объяснив себе, что у герцогини открылось кровохаркание и жить ей осталось дни, по этому и уехали гости скоро, спеша довезти ее домой, живую.

Как бы они опешили, если бы увидели утром, километрах в двадцати пяти на север от Парижа на берегу Сены живописную компанию. Четыре дюжих молодца жарили над костром, медленно поворачивая вертел, средних размеров кабанчика. Монах, саженого роста, расставлял на белом рушнике все необходимое к трапезе, иногда отхлебывая из горлышка ведерной бутыли. А в реке, несмотря на утреннюю свежесть и прохладную воду купались две наяды, нисколько не стесняясь присутствия мужчин, впрочем, те и не смотрели в их сторону, занятые своим делом.

Королевские приближенные еще больше бы растерялись, если бы вгляделись в лица этих речных дев. Одна из них была умирающая герцогиня Мария Медичи, а вторая ее молоденький юный паж. Лицо герцогини раскраснелось, тело, налитое молодостью и силой отметало всякую мысль о ее скорой смерти, да даже о возможности хоть какой-то болезни. Паж при более близком рассмотрении, как и предполагал Ногарэ, оказался миловидной девушкой, входящей в пору зрелости, и предполагающей распустится в дивный цветок. Они вволю наплавались и, выйдя из воды, подхватили махровые полотенца, а, завернувшись в них, с хохотом рухнули у накрытого стола.

– Микулица, дружочек, есть хочу! Уморил король. И сам уморил, глупостью своей и голодом уморил, – Она резким взмахом кинжала отрезала огромный ломоть жареного мяса и вцепилась в него белыми, как снег зубами.

– Вина налить? – С усмешкой спросил Микулица.

– Налей! А то там кто-то всех травит малыми дозами, яд им вино подсыпая. Я пить не стала. Это наверно этот холуй его, Гийом. Все сидел, принюхивался, прислушивался. Какую-то букашку из ведунов в зал запустил нас прощупать. Теперь наверно от головных болей та букашка на стены лезет. И поделом, не суй свой нос в чужой вопрос! – Она залилась смехом.

– Ты зря там с пророчествами по лезвию ножа ходила. Вдруг кто из этих новых магов был бы. Вдруг бы раскусили?

– Ты что братец! Я ж не весталка какая-то, чтобы ведунов, да упырей бояться. Ладно, ну их. Свору их от братьев храмовников хоть на чуть-чуть отвели, и то спасибо нам. Я не о том. Видишь Микулица там, на взгорке городок с ноготок, – Она показала полуобглоданной костью на север, – Эта деревенька зовется город Понтуаз. Ты гляди, гляди это в будущем родина твоя. Ты потом из этого городка приедешь в Париж и обоснуешься на улице Писарей рядом с Собором Парижской Богоматери, где мы молились вчера. Ты что опешил? Я ж не сейчас тебя посылаю. К тому времени эти все сотрапезники наши перемрут. Так что тебя никто не узнает. Разве только, кто из младенцев вчера запомнил, – Она опять рассмеялась, отхлебнула из кубка и продолжала, – Это после. Сейчас возьмешь Жанну, отнесешь ее к Сибилле на Кипр. Пусть науку постигает. Она нам теперь под ногами путаться будет. Через год заберем и отправим на Рюген в Аркон. Век живи – век учись.