Читать интересную книгу Весы - Дон Делило

— Я полетел бы к Матаморосу. Под Браунсвиллем. Там есть поле. Если хотите подальше в Мексику, можно поиграть в классики на высохших озерах. Минуя населенные пункты.

— Только без обид. Сколько тебе лет?

— Сорок пять. Лучший возраст для астронавта. Я — обратная сторона Джона Гленна. Здоровье отменное, если не считать рака, который гложет мой мозг.

— Ты умрешь насильственной смертью, — сказал Банистер.

— Хотелось бы верить.

— Ты подавишься начо.

— Я говорю по-испански, — ответил Ферри, изумляясь сказанному.

Он прошел в заднюю комнатенку, где сидела Дельфина Робертс и составляла один из тех списков, для которых на фирме постоянно собирали материал. Дельфина, дама средних лет с пышными волосами, уложенными лаком, американка до мозга костей, секретарша и помощница Банистера.

— И эти чулки, как утверждалось, рваться не должны.

— Всегда что-то утверждается. Но на деле выходит иначе. Такова природа бытия.

— Знаю. Ты учил философию, это оттуда.

— Ты обедала?

— Я опять сижу на «Метрекале».[5]

— Куда тебе еще худеть, Дельфина?

Он включил маленький телевизор.

— Как думаешь, с чего бы негру захотелось стать коммунистом? — спросила она, ведя пальцем вниз по списку. — Они же и так цветные. Зачем добавлять еще и красного?

— Хочешь сказать, не надо жадничать?

— Просто им и так хватает проблем. Кроме того, если ты цветной, то уже не можешь быть кем-то еще.

Она сидела у окна за письменным столом с покрытием из формайки. Дыру в оконной сетке прикрывала картонка от рубашки.

— На прошлой неделе я приценился к одному бомбоубежищу, — сказал Ферри.

— В общем-то я боюсь не бомб с неба. Ядерный кризис начался и кончился. Я боюсь, что однажды тихим утром появятся войска, армии высадятся на берегу, из облаков посыплются парашютисты. Гаю доложили, что Красный Китай собирает войска в Нижней Калифорнии.

— У меня свои причуды, Дельфина. Мне нужно больше, чем просто армия.

Они смотрели сериал «Пока вращается земля». Ферри сидел на складном стуле, скрестив ноги. Снял шляпу и положил на правое колено.

— Вот мне интересно, зачем Дельфина каждый день ходит в эту крысоловку? Такая женщина, с ее-то образованием и прочим. Есть чудесный дом на Колизеум-стрит. Занималась бы, скажем, социальными любезностями. Те же «Дочери американской революции».

— Здесь настоящая работа на благо нации. Что бы я делала в городском совете или женской группе? Гай Банистер — в авангарде событий страны: пока он непосредственно наносит удар. Вербует, тренирует, собирает информацию. Я чувствую, что здесь могу вносить вклад в общее дело, а если бы работала в комитете или где-нибудь еще, то не могла бы.

Она посмотрела на выцветший рыжий парик Ферри, который напоминал растрепанную паклю. Задержала взгляд на крутом лбу, орлином носу, почти римском профиле, который почему-то восхищал, несмотря на огромные уши — клоунскую черту внешности. На самом деле она видела этот профиль еще до знакомства с Ферри. У Банистера в папках было фото. На память о двух арестах 1961 года в округе Джефферсон, за действие, которое официально определили как «преступление против природы».

Они смотрели телевизор.

— Дэйв, во что ты веришь?

— Во все. Прежде всего, в свою смерть.

— Ты стремишься к ней?

— Я ее чувствую. Я ходячая реклама рака.

— Но ты так просто об этом говоришь.

— А что мне остается? — спросил он.

На экране две женщины пили кофе и вели неспешный разговор, медленно и размеренно жестикулируя; во время торжественных пауз дамы обменивались обиженными и сердитыми взглядами. Дельфина вернулась к работе, стараясь за шумом телевизора расслышать голоса в соседней комнате, далекий гул приватной беседы, определивший рамки ее рабочего дня.

— Почему у гомосексуалистов пристрастие к мыльным операм? — с отсутствующим видом спросил Ферри. — Потому что у нас яркая жизнь.

Дельфина согнулась от вульгарного хохота. Она упала на стол, держась руками за края, и сотрясалась от непомерного веселья. Дэвид Ферри удивился. Он и не думал, что пошутил. Ему казалось, что это меланхоличное, печально-философское высказывание, незначительная реплика бесцельного дня. Дельфина не впервые так откровенно реагировала на его слова. Она считала, что даже самые безобидные его шутки скандальны по определению. Ее смех был двух видов. Непристойно-вульгарный и бурный, как того требовало общепринятое отношение к сексуальной ориентации Ферри и ее собственное восприятие неких анальных верований, служивших материалом для его шуток. И для Банистера — более мягкий грудной смех, в котором звучало понимание, желание подчиниться, легкий шепот заговорщицкой близости — смех, по которому невозможно не понять, что она его любовница.

— Это не сам Кеннеди, — говорил Банистер за дверью, — а то, что видят в нем люди. Блестящая картинка, которую нам постоянно показывают. Он действительно блистает на большинстве фотографий. Предполагается, что мы верим: он — герой нашего времени. Вы когда-нибудь видели, чтобы человек так торопился стать великим? Он считает, что может изменить наше общество. Пытается спроектировать некий сдвиг. Мы для него недостаточно расторопны. Мы не зрелы, не энергичны, не кончали Гарварда, не путешествуем по миру, не красивы, не удачливы, не остроумны. И эти, блядь, безукоризненно белые зубы. Меня один вид его выводит из себя. Знаешь, как я понимаю его харизму? У него в руках тайны. Те опасные секреты, которые раньше держали подальше от правительства. Заговоры, конспирация, революционные тайны, секреты конца общественного порядка. А теперь ключи к важным секретам в руках правительства. Все опасности в Белом Доме, начиная с ядерного оружия и далее по нисходящей. Что они там замышляют с Кастро? По каким обходным каналам он сотрудничает с Советами? Он снимает трубку, и мир сотрясается. Я ничуть не сомневаюсь, что в правительстве есть течение, посвященное исключительно продвижению коммунистической идеи. Отнимите у этого человека власть секретов — и он превратится в ничто.

Банистер замолчал и подождал, пока Мэкки не посмотрит на него.

— Я искренне верю, что в воздухе носятся силы, принуждающие людей к действию. Назови это историей или необходимостью, как угодно. Что ты сам чувствуешь? Вот к чему я, Ти-Джей. Есть ли в воздухе такое, что ты чувствуешь всем телом, от чего пощипывает кожу, как от теплого пота? Допивай, допивай. Я налью еще.

Взгляд может быть очень красноречив.

Той ночью Мэкки сидел в маленькой комнате через дорогу от фирмы-поставщика хирургических принадлежностей и двух-трех жилых трейлеров. Шансов, что поднимется прохладный ветер, — один из тысячи. Трейлеры стояли за оградами, были завалены строительным мусором и охранялись злыми собаками.

Он сидел у окна в темноте, смазывая слабым лосьоном комариные укусы на лодыжках и тыльной стороне рук. Нелегко будет уснуть без вентилятора в такой жаре, когда над тобой кружатся эти зудящие самки.

Комнату он снимал в районе, где дома и свалки, казалось, порождали друг друга. Каждое утро кукарекал петух — удивительно, ведь до центра всего несколько кварталов.

У каждой комнаты своя музыка. Иногда он ловил себя на том, что в незнакомых комнатах, когда шум транспорта стихает, он сосредоточенно прислушивается к изменениям тональности, нюансам или изъянам фактуры.

Достать оружие через Банистера, по большому счету, менее рискованно и тактически на порядок легче, чем украсть его с Фермы. Ферма — тайный тренировочный пункт ЦРУ в юго-восточной Вирджинии, пятьсот акров леса, известные внешнему миру как военная база Кэмп-Пири. Мэкки обучал стажеров — выпускников колледжей, рвущихся к подпольной карьере, — обращению с легким оружием. Таким образом Управление указало ему место, после того, как он отказался подписать письмо-выговор. Он жил примерно в десяти милях от базы, но во время особых учений обитал вместе с другим инструктором в старых деревянных казармах, разделенных на двухместные комнаты. Они ходили в солдатской рабочей одежде и подолгу играли в кункен, прислушиваясь к тупому громыханию на диверсионном полигоне.

Он смочил пальцы лосьоном и осторожно втер его в места укусов. Те все еще саднили.

Куда бы его ни занесло, везде москиты. Он тренировал повстанцев на Суматре и подразделения десантников, подчиненных ЦРУ, в самых разных захолустьях. Но Мэкки понимал, что Управление — не на всю жизнь. Он мог дождаться, пока его уволят, или уйти, не дожидаясь. Он на своем веку повидал достаточно ухищрений и предательств, видел, как бойцов поощряли, а затем избавлялись от них из политических соображений. ЦРУ не зря называли «Конторой». Его создали, чтобы заглушить голос совести, зов крови, который требовал ответа. Это была единственная известная ему и единственно возможная история войны, и война эта всегда кончалась одним и тем же: людей окутывал дым отвлеченных размышлений.