Читать интересную книгу Том 2. Проза и драматургия - Юрий Визбор

— Раз, два, три, — сказал ротный в микрофон, — ты меня узнаешь?

— Так точно, узнаю, — сказал Черепанов.

— Ты слышал?

— Слышал.

— Ну и что? — спросил мой ротный.

— Ничего, — сказал Черепанов, — мы ж с тобой ротные.

Мой капитан подумал немного, потом ответил:

— Это верно. Пока. Связь кончаю.

— Понял.

Капитан вышел из машины значительно повеселевший. Мысль о том, что он ротный, очевидно, успокоила его. Бегло отмордовав Шурика за грязную машину, а меня за неопрятный внешний вид (меня всегда эти слова смешили — как будто есть еще и внутренний вид), ротный укатил к себе совершенно удовлетворенный.

Ночью я никак не мог заснуть из-за проклятых пяти тягачей, вытаскивавших из реки злосчастный танк. Шурик, напротив, храпел страшно, просто бесподобно, с прикрикиванием и стоном. Я разбудил его и сказал:

— Шурик, ты скоро помрешь.

— Это отчего?

— Оттого, что ты не спишь ночью, а производишь жуткую работу. Смотри, на сколько у тебя грудь вздымается вверх! На полметра. Но человек когда-нибудь должен же отдохнуть!

— Рыбин, — сказал Шурик, — заткнись на массу!

И тут же захрапел.

Делать было нечего, я оделся и пошел к реке посмотреть, как вытаскивают танк. Все было, как положено — ревели моторы, ругались водители, лопались, как нитки, громадные танковые тросы в руку толщиной. Но один из тягачей делал, на мой взгляд, совершенно ненужную и странную работу: он тщательно замазывал следы многочисленных танков, въезжавших в реку по «правильной» дорожке и проделавших на обоих берегах по две глубокие канавы. И наоборот — разрабатывал след, по которому въезжал в реку танк-неудачник. Тягач методично переезжал мост и снова въезжал и выезжал из реки, словно намереваясь повторить подвиг своего неудачного предшественника.

У большого темного дома на бревнах кто-то покуривал. Я подошел туда с тайным намерением стрельнуть закурить.

— Военная хитрость, — сказал мне дед, охотно угостивший «Прибоем». — Это мы понимаем, и молчок. Молодцы, ребяты, давай! Это они к отступлению готовятся. Как только те к речке подойдут, след увидят, где танки шли, — и в воду! А там сваи старые от моста стоят! Вот она, военная хитрость!

Дед был страшно доволен, что отгадал эту загадку.

— А у нас есть свои хитрости и супротив военной хитрости!

Он мелко засмеялся, снял картуз, вытер ладошкой лысину. Видно, ему не спалось, и он был рад любому собеседнику, тем более что мне тоже спешить было некуда.

— Мы со старухой спим. Спим мертвым сном. Ангелы снятся. Вдруг — шурум-бурум, гром небесный, вскакиваю с кровати — с подпола свет страшный светит, старуха кричит — горим! Однако ж на лестнице — смотрю — огня нет, только свет глаза застит. И ревет чтой-то, как гром. Тьфу ты, нечистая сила, танк мне в первый этаж заехал сослепу. Хорошо, что скотину не передавил, только напужал сильно. Я на них матерком как зашумел, но они не обиделись: извини, дед, учения, по ошибке въехали, не разобрались. Не разобрались! Дом стоит — не разобрались! Ну, выехали они тихонько, я им еще лампой посветил. Только этот случай прошел — снова ко мне в подпол через пять дён заезжают. Вроде танка, только без пушки. Перед твоим домом, дедушка, поворот крутой — говорят, не успеваем повернуть, быстро мчася. И точно, они с поворота прямо ко мне в подпол залетывают, и вины ихней здесь нету. Природа! Они, конечно, с уважением ко мне, лес потом привезли на ремонт и все другое. Однако, думаю, я на вас домов не напасу! А тут мне сосед-фронтовик с рукой, оторванной от финской кумпании, присоветовал, как финны против наших танков препятствия чинили — камни ставили в землю поперек ихнего пути или же бревна глубоко зарывали. Я эти бревна с Богом перепилил и в землю врыл. Вот они. Надолбы называются. Теперь сплю спокойно. Ежели, на скорости мчася, вывернуть не успеет — не мое дело. На этих надолбах уже побывали! Теперь мне хоть война, хоть стрельба, хоть учения!

И дед любовно погладил вбитое в землю бревно…

Только через месяц мы вернулись в казарму, в свой «дом родной», как утверждается часто в армейских стихах, вволю натаскавшись на машинах по лесным карельским дорогам, поспав у костров, поварив ушицу на берегах озер, огласив окрестный эфир голосами радиосвязи, постреляв друг в друга холостыми патронами, заработав наказания и благодарности. Но, пока мы упражнялись в карельских лесах, на всей остальной земле шли своим ходом события. Жизнь часто проявляет романтическое великодушие, но еще чаще — каменную жестокость. События или ситуации, когда-то отнесенные тобою в разряд «пошлых» или «со мной этого никогда не случится» или «нужно быть круглым идиотом, чтобы этого не предвидеть», видятся тебе за сферой твоего личного сюжета на земле как потусторонние. Но, когда в черный день приходят и они, удар бывает сокрушительный.

Еще когда я шел по телеграфной роте, вернувшись с учений, меня остановили человека три — чужих! — «Ты там на Красовского повлияй, второй день лежит, ни с кем не разговаривает».

Вовик действительно валялся на своей койке, на втором этаже в углу.

— Рыжий, — сказал он мне, как-то по-воровски оглянувшись, — мне Светка изменила. Только ты не ходи за мной, не проявляй дружеского участия. Я не повешусь. Я только должен подумать немного, и все будет в порядке.

— Она тебе сама об этом написала?

— Да. Прислала письмо с подробным описанием всех… — Он так и не подобрал слова. — Рыжий, не сердись, но я не смогу дать тебе почитать, потому что там много интимных вещей…

Моя ласточка Вовик! Он еще заботился о сохранении «интимных» вещей, когда его любовь была грубо и прямо предана!

— Ладно, — сказал я, — никто тебе в душу не лезет. Ты только веди себя прилично.

Я разделся и лег на свою койку. Рядом. Всегда при всех ремонтах, перестройках и реорганизациях, которые так любят в армии, мы отвоевывали себе две верхние койки рядом. Был час ночи. По горизонту над веселыми лесами катилось солнце, вся казарма была залита его светом. В роте многие не спали, особенно те, которые в первый раз переживали арктическое лето, весь этот длинный день без ночи. Во дворе ребята из хозвзвода играли в футбол. Будто не было никакой зимы. И никаких учений. И никакой Светки не было.

Моцарт со справкой

Командир батальона подполковник Снесарев появился в казарме через четверть часа после того, как куранты отштамповали новый год. Пятнадцать минут — время, необходимое для того, чтобы подполковник хлопнул тонкой дверью, выпустил бы в природу острый кошачий запах своего подъезда и спустился бы с горы в батальон. Даже если будет объявлена большая тревога весенней поверки, даже если кто из округа ревизорски нагрянет, подполковник Снесарев не бегом, а чинно, неспешным шагом двинется вниз по ледовой дороге к батальону, к серой неразберихе сараев и времянок, летом окантованной ровными линиями крашенных белилами камней, а зимой — голубыми, выровненными фанерной лопатой заборами снегов. Пусть хоть лютый ветер приходит с залива или пуржища такая, что часовые на посту по полчаса стоят, — Снесарев в своих знаменитых сапогах — хрып, хрып по снегу, спина прямая, плечи развернуты, как на плакате по строевой подготовке. Он шел так, словно у него на уровне бедер функционировала специальная шарнирная площадка, имевшая своей задачей неотклонение туловища подполковника от мирового стандарта вертикали. Его высокая, медленно передвигающаяся по дороге фигура хорошо была видна со многих мест батальона — с дровяного склада, со второго поста караула, с тыльной стороны штаба, с батальонного плаца, где в слякотное лето и окаянную зиму гоняют сержанты рядовых по строевой подготовке: «Дделай по ррразделениям — РРАЗ! Шевеления в строю!»

Снесарев гуманно спускался со своей горы пятнадцать минут. Его видели все, кто хотел. Он давал возможность приготовиться к своему приходу тому, что не было готово. Прибраться не прибранному. Подкраситься не подкрашенному. В части подполковника боялись все, солдаты звали его между собой «Николай Палкин», он знал это, но был равнодушен к прозвищу, так как единственное, к чему он не был равнодушен, — дисциплина и радиосвязь. «У нас должны быть дисциплина и связь, — часто говорил он. — Одно связано с другим. Связь не терпит разгильдяев».

В небольшой казарме хозвзвода, откуда по случаю праздника были вынесены в коридор двухэтажные койки, танцевали друг с другом начищенные солдаты. Лебедев — секретарь комсомола — все обещал пробить в дивизии смычку с девушками с консервного завода, чтобы праздники отмечать вместе, но в дивизии к этому относились косо, а смычка происходила совершенно другими путями.

В углу роты стояла елка, которую три часа назад спилили за батальонскими воротами. Елка была украшена разноцветными телефонными проводами, отработанными телеграфными лентами, списанными радиолампами. Особенно хороши были большие супергетеродины с мощных станций. Под елкой ревел динамик кинопередвижки.