Рейно до 1940 года не входил в состав кабинета министров, но, будучи депутатом, отстаивал идеи подполковника в парламенте. Де Голль был этим доволен и почти неизменно приходил в Палату депутатов послушать речи Рейно. Подполковник надеялся, что они возымеют действие. После одного из таких выступлений де Голль пишет Рейно: «… в том, что касается вашей позиции по военной проблеме, то совершенно очевидно, что к ней прислушиваются и ею заинтересовались. Вас теперь расценивают как настоящего государственного деятеля, который при всеобщем бездействии имеет идеи, программу и мужество»{96}.
К сожалению, де Голль, скорее, принимал желаемое за действительное. Рейно активно пропагандировал его взгляды и даже выдвинул в Палате депутатов проект закона «О немедленном создании специальной армии в составе шести линейных и одной моторизованной дивизии, резервов общего подчинения и служб», подготовленного, конечно, де Голлем. Но проект приняли однозначно отрицательно в военных кругах и о нем скоро забыли. Рейно отмечал впоследствии: «Если бы я был у власти, я бы создал бронетанковый корпус, потому что понимал, что он совершенно необходим. Но я не смог сделать то, что замыслил де Голль. А ведь именно таким должно было бы быть сотрудничество военного и политика. Находясь в оппозиции, я мог только прилагать усилия к тому, чтобы у наших руководителей открылись глаза. Я и делал это в течение нескольких лет. И все напрасно»{97}.
В феврале 1936 года де Голль встретился с одним из своих товарищей по плену, которого не видел восемнадцать лет. Это был Тухачевский. Он приехал в Париж в качестве главы военной делегации СССР после подписания Советско-французского договора о ненападении и вел, в частности, переговоры о возможном подкреплении его военной конвенцией между Советским Союзом и Францией. Тухачевскому едва исполнилось 43 года. Несколько месяцев назад он стал маршалом. В Париже была организована встреча Тухачевского с бывшими узниками Ингольштадта. Туда пригласили и де Голля. Маршал сразу узнал сокамерника. Они смогли немного побеседовать о Советско-французском договоре и книге де Голля «За профессиональную армию»{98}. Мог ли тогда предположить французский подполковник, что этот рослый, широкоплечий, с отличной военной выправкой красавец маршал менее чем через полтора года будет обвинен в организации «антисоветского военно-троцкистского заговора» и расстрелян?
Между тем обстановка на восточной границе Франции осложнялась. В марте 1936 года Германия оккупировала демилитаризованную Рейнскую зону. Гитлер объявил у себя в стране всеобщую воинскую повинность и начал производство танков, самолетов, подводных лодок. С Версальским договором по существу было покончено. Во Франции к власти пришло правительство Народного фронта. Де Голль, крайне обеспокоенный международной ситуацией, добился встречи с председателем правительства социалистом Леоном Блюмом. Он представил ему свой план реформы армии. Однако глава кабинета не счел нужным прислушаться к мнению подполковника. Де Голль, естественно, был разочарован.
К осени 1936 года подполковник подготовил очередной проект закона об организации служб страны во время войны{99}. Он пристально следит за развитием ситуации в Европе и высказывает свои суждения по поводу важнейших международных событий. 20 декабря 1936 года де Голль отправляет матери длинное содержательное письмо, в котором прежде всего оценивает Советско-французский договор о ненападении. «Вы спрашиваете меня, моя дорогая матушка, — пишет он, — что я думаю о "Франко-русском пакте"? Мой ответ будет очень прост. Мы быстро продвигаемся к войне с Германией, и, по мере того как обстоятельства будут оборачиваться против нас, Италия обязательно воспользуется этим, чтобы нанести нам удар в спину. А ведь нужно выжить. Все остальное проза. Хочу вас спросить, кто сможет нам помочь с оружием в руках? Польша не представляет из себя ничего, да к тому же ведет двойную игру. У Англии есть флот, но нет армии. Ее авиация отстает. Поэтому мы не имеем никакой возможности отказываться от помощи русских, какой бы ужас нам ни внушал их режим…
Я знаю, что ловкая и настойчивая пропаганда Гитлера произвела эффект. Многие люди во Франции поверили, что он хочет с нами мира. Взамен ему надо лишь уступить Центральную Европу и Украину. Но я абсолютно убежден, что это — лицемерие и что главная его цель — изолировать и раздавить Францию, как он и написал в «Майн Кампф». Поэтому мы должны соглашаться на помощь любого в нашей борьбе против Германии, даже русских военных сил».
Далее де Голль заключает: «Да, Гитлер оставит нас в покое, пока будет добиваться гегемонии во всей остальной Европе. Но как можно надеяться, что после этого он сохранит за нами Эльзас и наши колонии? Вот тогда мы и останемся с ним один на один, без всякой помощи и будем вынуждены или покориться ему, или безнадежно пасть на поле битвы. Нужно иметь смелость смотреть правде в глаза. Все сейчас должно быть подчинено лишь одной цели: собрать вместе против Германии всех, кто готов противостоять ей, преградить ей путь к войне и, если она ее все-таки развяжет, победить»{100}. Слова подполковника оказались пророческими. Но, как известно, «нет пророка в своем отечестве».
В следующем году де Голль, не без вмешательства Рейно, получает чин полковника и новое назначение. Его отправляют в город Мец, расположенный близ границы с Германией, и ставят во главе 507-го танкового полка. Он покидает Париж с женой и Анной. Старших детей родители решают перевести в интернат, чтобы они смогли завершить среднее образование в столице.
В Меце де Голль с воодушевлением берется за дело. На вооружении французской армии было буквально считанное число танков нового образца. 507-й полк как раз имел их в своем составе. В ноябре 1937 года полковник пишет в Париж Жану Обюртену: «Я думаю только о моторизованных войсках. 11 ноября на Эспланаде я продемонстрировал скорость 63-х современных танков. Это произвело большое впечатление»{101}. Де Голль надеется, что в политических кругах страны осознают необходимость создания мощных танковых корпусов.
Полковник продолжает переписку с Полем Рейно, время от времени наезжает в Париж. В столице он останавливается у брата Пьера и обязательно встречается с кем-нибудь из друзей или знакомых. В марте 1938 года председателем совета министров опять становится Блюм. Де Голль добивается встречи с ним, однако снова наталкивается на непонимание главы кабинета. 24 марта полковник в письме из Меца Люсьену Нашену с удивлением замечает: «Как Леон Блюм, политический деятель такого масштаба и пришедший к власти именно в данный момент, не понимает, что основная причина наших внешних неудач кроется в военном бессилии из-за нелепой организации военной системы в целом? Почему он не хочет признать, что существует трагическое противоречие между политическими и моральными обязательствами, которые мы должны будем выполнить, и военной беспомощностью, из-за которой не сможем это сделать? Неужели 7 марта 1936 года, 11 марта 1938 года, события в Испании[17] не показали ему, что у Франции отсутствует готовое ударное маневренное средство, о котором ваш покорный слуга твердит пять лет вопреки конформистам всех мастей?»{102} Надо сказать, что менее чем через три года и сам Блюм признал, что был не прав. В своих мемуарах, написанных в фашистских застенках во время войны, он подчеркнул: «Я виноват в том, что был против идей полковника де Голля»{103}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});