Вначале команда отмечала «переборку» на судно в казарме, затем по дороге на судно и в кабаках. Офицеры смотрели на это сквозь пальцы — традиция есть традиция!
Из книги лейтенанта В. Максимова «Вокруг света. Плавание корвета «Аскольд»: «В казармах на нарах прощались с друзьями и женами. Муж, сильно подвыпивший, крепко обнимает свою сожительницу и ласково утешает ее. Жена хнычет и жалуется:
— Ваня, голубчик, на кого ты меня покидаешь! Хошь и жили как собака с кошкой, а все ж таки тошно расставаться!
— Эх, не плачь, Аксинья, душечка, може, еще и свидимся! А что еду, на то царская воля, ей не перечь! Ну, коли много бил тебя, за то прости, Аксинья, душечка. За это самое четыре года бить тебя не стану! — утешает матросик, крепко обнимая дрожайшую половину.
Последняя утешается этим непреложным выводом и перестает хныкать. Муж же, одолеваемый винными парами, понемногу склоняется и сладко засыпает на коленях своей нежной супруги.
В другом углу казармы муж читает своей жене нотацию:
— Ты у меня смотри, Акулина, с другими не валандайся, матросского имени моего не срами, а то, как приеду, все твои косы повыдергаю. Хорошо жить будешь, ей-ей гостинцев заморских навезу!
— Я, Яков Матвеевич, — говорит Акулина, — буду жить, как Бог велел, и порочить имя твое не стану.
— То-то, — отвечает Яков Матвеевич, — ты у меня смотри!
И это «смотри» было сопровождаемо таким ужасным жестом, что Акулина со страхом попятилась назад.
— Не бойся, Акулинушка, не бойся! — успокаивает ее Яков Матвеевич. — Побью тогда только, когда баловать станешь, а не станешь, так и на што бить-то?»
Перед переселением команды на судно отправляли возы с матросским скарбом. За возами шла команда в строю под музыку, сопровождаемая земляками друзьями, женами и детьми. Впереди команды вели традиционного козленка с выкрашенными рогами и бубенцами на шее. Все кричали «ура», горланили песни:
Ведут Фомку во поход. Фомка плачет — не идет. Вот калина, вот малина! Не хотит Фомка в поход! А хотит Фомка к девице! Вот калина, вот малина! Чтоб малось поприжиться, Каждый день опохмелиться! Вот калина, вот малина! На черта Фомке поход, Он бакштагом к девке прет! По дороге уходящих матросов щедро угощали вином и пивом, порой угощений было столько, что до судна доходило меньше половины команды. Остальные добирались в течение дня, повиснув на плечах жен и друзей.
В. Максимов пишет: «Смешно было смотреть на подвыпившего матроса, который, подходя к корвету, бодрился, вырывался от своих вожаков и во чтобы то ни стало желал выказать твердость своих ног; но сделавши два-три шага, ноги, несмотря на все усилия матросика найти для них надежную точку опоры, отказывались ему служить и он с громким кряхтением падал в грязь.
— Земляк, — бормотал он, — ей-ей оступился, а то бы всенепременнейше прошел бы. Эка проклятая дорога. Да подымите же, голубчики.
И подбегают к нему напоившие его земляки, и опять берут под руки, он же, не надеясь более на твердость своих ног, кротко позволяет волочить себя по грязной земле…»
Наконец к вечеру все собраны и на судне воцаряется надлежащая дисциплина. Пьянки и гулянки уже в прошлом, и впереди только море и тяжелейшая матросская служба.
К 9 утра команды уже стоят во фронте. Офицеры в парадной форме, матросы в новых фланелевых рубахах во фронте. На шканцы последними поднимаются командиры, оглядывают застывший строй и командуют:
— Поднять флаг, гюйс и вымпел!
Стоящие рядом старшие офицеры репетуют:
— Флаг, гюйс и вымпел поднять!
Все разом снимают фуражки, музыканты играют веселый туш, и флаг взлетает вверх, колыхаясь на ветру. Когда флаг, гюйс и вымпел подняты, раздается торжественный гимн «Боже, царя храни», при этом офицеры и матросы крестятся и шепчут молитвы. Наконец музыканты кончили играть гимн и все накрылись фуражками. После этого командиры поздравляют офицеров со столь радостным днем и, обратившись к команде, говорят;
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Поздравляю ребята с началом компании! Будьте молодцами, не ударьте перед врагом лицом в грязь, заставим всех сказать: ай да русский матрос, мое почтение!
— Благодарим покорно, рады стараться, ваше высокоблагородие! — раздался громкий, радостный и единодушный крик.
Из воспоминаний В. Максимова; «…Отслужен был на корвете напутственный молебен. Горячо молились мы, просили у Бога благополучного плавания. Молебен, можно сказать, был торжественный: то была искренняя и истинная молитва странников, пускающихся в далекое и опасное плавание. Все сердца наши бились одним желанием увидеть еще раз родину, родных и дорогих сердцу. На глазах многих блестели слезы; многих это, может быть, последняя на родине, молитва привела в сильное волнение. Умильно молились и матросики и горячо преклонили колено, со слезами на глазах, при возгласе священника: «о плавающих и путешествующих, Господу помолимся».
Соловьями заливаются боцманские дудки. Кронштадская гавань окутывается парусами…
* * *
Неправильным будет думать, что кронштадтские матросы представляли собой забитую инертную массу. И среди них попадались отчаянные и решительные ребята, да еще какие!
Из воспоминаний вице-адмирала П. А. Данилова о ситуации в Кронштадте: «Потом был депутатский смотр и к нам приезжал адмирал Грейг с членом коллегии. Перекликали команду, и депутаты хотели ехать, люди были по реям, откуда они и закричали, что не получили жалованья! Грейг остановился и, услышав в другой раз, возвратился на шканцы и капитана повел в каюту. Откуда вышел, спрашивал, доволен ли он офицерами, и оных, довольны ли капитаном Все отозвались довольны… объявили приказ депутатов описать недовольство команды… Я получил около 4000 денег с приказом от капитана сейчас раздать команде».
Интересно посмотреть, к примеру, некоторые судебные дела о неуважительном отношении кронштадтских матросов к офицерам. Полистаем некоторые из них. «Матрос Томилко признан виновным в том, что, проходя в 9½ часов вечера по улице, не отдал чести, несмотря на лунный вечер, офицеру и, когда тот подозвал его к себе, то Томилко, повернувшись к нему, не поднимая руки к козырьку кивера, оставил без ответа вопросы офицера о том, как его, матроса, фамилия и почему он находится тут вне показанное время». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Томилко находился в самовольной отлучке, потому и фамилию свою «позабыл». Впрочем, вел себя скромно: только сопел и молчал.
Но молчали далеко не все. «Матрос Куриндин, находясь в карцере, поносил бранными словами начальника караула и последний то слышал». Любопытно, что суд оправдал Куриндина, «так как подсудимый не знал, что слова его будут услышаны начальником караула..» Вывод: в отсутствие начальника материть его еще как можно!
Впрочем, и матюгами наши матросы не всегда ограничивались, могли и пригрозить более существенно. «Фельдшер Соболев, слыша распоряжение смотрителя госпиталя, полковника Бракера, об арестовании его, сказал: «Помните, Бракер, кто меня возьмет — тому в рожу дам!» Прямой мужик был, видать, этот фельдшер Сидоров и слов на ветер не бросал!
Если и такие угрозы не действовали, матросы могли и к делу перейти. «Матрос Сидоров виновен в том, что когда дежурный по роте офицер, услышав произведенный Сидоровым шум, пришел в роту и приказал ему раздеваться, то подсудимый, раздеваясь и бросая около себя снимаемые им части своей одежды, так небрежно бросил подштанники, что случайно задел ими офицера». Уж не знаю, как можно «случайно» задеть подштанниками офицера Зато швырнуть ему свою хурду в рожу очень даже возможно.